Арбалетчики в Карфагене

Да и насчёт "дубы как дубы" — тоже вопрос не столь уж и однозначный.

Ведь как опознаёт нормальный русский человек нормальный русский дуб? Прежде всего — по характерному дубовому листу с волнистыми закругленными "зубчиками". Ну, есть ещё вид с острыми, видел в детстве в Хохляндии, когда гостил в деревне у бабушки. Я его тогда вообще за гибрид дуба с клёном принял, не знал ведь ещё, что они не родственные и не скрещиваются. Ну да ладно, острый или закругленный — форма всё-же характерная и ярко выраженная. А вот как прикажете листья средиземноморских дубов оценивать?

Правильно, если это дубовые листья, то я — испанский лётчик. И хрен я поверил, что неправ, пока мне на них — там ещё, в Испании — жёлуди не показали — тут уж мне крыть было нечем. Показала нам Наташка и под этим кустарниковым прошлогодние жёлуди — мы с Володей и Васкесом выпали в осадок. Вот такие в южных странах растут дубы…

Тем не менее, лес — он и в Африке лес. Где деревья с кустарниками, там и влага. А где влага, там и вездесущие насекомые-кровососы. Для комаров всё-же суховато, да и тени мало, зато слепням раздолье. А слепни на югах такие, что наши среднерусские по сравнению с ними — просто образец воспитанности. Наши мужики и пацан стоически терпят, я напрягаю биополе, устанавливая энергетическую защиту, Наташка визжит — она ведь и вообще насекомых боится, гы-гы!

— Давайте вон к тому ореху! — сообразил вдруг Велтур, — Слепни его не любят!

Естественно, мы последовали доброму совету без всяких споров. Может это и неправильно по патриархальным родовым канонам, но лично мне как-то ни разу не в падлу послушать пацана, если он разбирается в вопросе лучше меня. Сворачиваю к полезному дереву сам, тащу Велию, а она хихикает в кулачок, практически не реагируя на "воздушную тревогу". И ведь точно, не садятся на неё слепни!

— Ты что, заколдованная? — заинтересовалась заметившая это Наташка.

— Нет, просто на мне косская ткань.

— Какая, какая?

— Косская. Есть такой остров Кос в Греции, там такую ткань делают, что от всей этой летучей дряни защищает, — объяснила Велия.

— Ну-ка, ну-ка! — Наташка подъехала и, забыв даже о слепнях, завистливо пощупала край тонкой и блестящей ткани, — Ух ты! Так это ж… Это ж шёлк! Небось натуральный?

— Ты поразительно догадлива! — подколол её Володя, — В этом мире не умеют делать синтетику!

Но куда там! Баба увидела соблазнительную тряпку, и больше её не интересовало ничего на свете!

— Не, ну прям в натуре шёлк, — бормотала она, — Грубоватый, но шёлк…

На бабьи тряпки мне всегда было плевать и чихать, но тут невольно пригляделся и я, силясь понять, из-за чего весь сыр-бор. Пожалуй, насчёт "грубоватый" — это если с современным сравнивать, а если с местными тканями — тоньше я ещё не видел.

Не так, чтоб совсем уж полупрозрачная, но слегка просвечивает, представляя из себя чисто символическую одёжку ради приличия. Тонкая, поблёскивает — ну, раз говорят, что шёлк, значит — он и есть. Бабам уж всяко виднее, из-за чего там с ума сходить. А Наташка уже на грани. Ей плевать уже и на противонасекомьи функции, её сама фактура ткани на бешеную зависть прошибает. Сама-то она в хлопковую ткань вырядилась, что ткут в финикийской Мдине на Мальте — единственное место западнее Египта, где выращивают собственный хлопок. Тоже дефицит и стоит соответственно, и Наташка с Юлькой жутко гордились своими обновами перед соседками. А тут такой облом!

— Это же из Китая?

— Из какого Китая? — не поняла Велия.

— Страна такая, очень далеко на востоке, оттуда такие ткани привозят, — пояснил я ей.

— Нет, с востока привозят морем в Египет похожие ткани, только тоньше. Говорят, из Индии, страшно дорогие. А у меня косская ткань — похожа на индийскую, но попроще и подешевле.

— Подешевле — это насколько? — тут же прицепилась Наташка, и Володя страдальчески сморщился, предвидя дальнейшее…

— На вес золота. Индийская ткань обычная, чуть получше косской, стоит полтора веса золота, а самая тонкая — уже два. Бывают и за три веса золота, если с вытканным узором.

— А твоё платье сколько стоит?

— Моё? Ну, выкройку и пошив наши домашние рабыни делали, а за саму ткань папа почти тридцать статеров отдал…

— Мыылять! — выдохнули мы хором.

— И мечтать забудь! — добавил Володя Наташке, которая сама настолько офонарела от названной суммы, что даже не возмутилась.

И было отчего! Золотой карфагенский статер — это пятнадцать серебряных шекелей. Нашим мужикам Арунтий платит по пять шекелей в день. Три дня надо служить за один статер, умножаем на тридцать — девяносто дней, три месяца. Если все эти три месяца не есть, не пить и не платить за квартиру — только и наскребёшь на такое "платьице". Я как старший нашей четвёрки получаю семь шекелей в день, но и для меня такая цена — как обухом по башке. Есть, конечно, статеры, полученные в награду от Ремда в Кордубе и от Волния в Гадесе, есть и камешки хорошенько приныканные, дабы не светить их и на лишние вопросы работодателя не провоцировать, но то на серьёзные дела отложено, а не на такое баловство.