Арбалетчики в Вест-Индии.

А потом я и сам успокоился и сообразил, как действовать дальше. Свой кинжал убрал обратно в ножны, подал знак слуге, тот сунул мне свёрток мешковины, я развернул его и предъявил Чанам тот кремнёвый кинжал с выкрошенным остриём, которым меня в городе ятонбаловский раб уконтрапупить пытался. Уставились они на него, узнали по стилю исполнения, переглянулись, несколькими фразами перебросились, да на меня глаза вылупили — так это, озадаченно. Я рассказал о покушении — по-финикийски, да ещё и короткими простыми фразами, дабы красножопому переводчику полегче было на ихний язык переводить. Выслушали, впечатлились, переглянулись и долго на сей раз меж собой лопотали. Потом снова уставились на меня — растерянно эдак, а главный ихний целую речь толкнул — бедный переводчик переводить её умаялся. Добрая половина той речи состояла из перечисления великих и всемогущих богов и духов предков, которыми старый жрец торжественно клялся в том, что Чаны не имеют отношения к подлому и злодейскому нападению на божественного повелителя молний — ага, прямо так и загнул, если переводчик всё точно перевёл. За этим последовало тоже достаточно подробное перечисление стращшных кар, которые старик призывал на свою седую голову, если хоть одно его слово окажется лживым. Мы с Васкесом едва удержались от хохота, слушая подробный и обстоятельный рассказ о том, как один их великий оружейный мастер — имени его мы не разобрали и уточнять не стали, поскольку оно нас абсолютно не интересовало — искал подходящий кремнёвый желвак, постился, молился богам, затем аккуратно обкалывал его с боков, придавая ему годную для дальнейшей работы форму правильной многогранной призмы, потом снова постился и молился, потом с величайшей осторожностью откалывал от него пластину, из которой и выделывал потом это драгоценное оружие. Мы устали слушать о многочисленных храмовых обрядах, сопровождавших чуть ли не каждый чих оружейника при работе над этим кинжалом. И всю эту хренотень нам, оказывается, пришлось выслушать лишь для того, чтобы узнать великую тайну — что этот священный кинжал был подарен великому вождю соседнего племени, и дальнейшая судьба оружия им неизвестна. А потом последовал патетический и многословный повтор страшной клятвы о полной непричастности Чанов к покушению. Первым не выдержал и заржал Велтур, за ним — Бенат с Тархом. Расхохотался и Фамей, тоже въехавший в весь юмор ситуации. Мы с испанцем держались, сколько могли, но в конце концов и сами прыснули в кулаки. Чаны были в ужасе, решив, что мы не поверили их оправданиям, и я кое-как, сквозь смех, растолковал, что прекрасно знаю, кто раздобыл это оружие и пытался руками своего раба применить его против меня, а эдемский суффет добавил, что тоже об этом знает и знает виновного, и что никаких претензий к Чанам за это покушение никто из нас не имеет. Короче — мы знаем, что это не они, хоть оружие и ихнее, а стало быть — что их перед нами кто-то подло подставил, и мы знаем, кто это. Самое время было теперь ткнуть указующим перстом в предъявленный ими финикийский кинжал и пояснить для особо тупых, что кто-то точно так же подставил перед Чанами и эдемцев.

Именно это и собрался уже сделать Фамей, когда его опередил один из наших красножопых собеседников. Указав на оружие, он о чём-то залопотал остальным, те залопотали в ответ, а в глазах мелькнуло понимание — ага, наконец-то дошло до тупорылых! Не прошло и столетия, млять, идиологи гребанутые! Опять гениальное открытие совершили, первооткрыватели, млять, доморощенные! Нет, ну точно по кому-то из них Нобелевская премия плачет! Имя Ятонбала — они произносили его на свой лад, но узнаваемо — звучало в их разговоре неоднократно, и если бы мы даже и не вычислили этого ещё при сборах в поход, то и теперь не составило бы труда сообразить, что беглый интриган находится у Чанов.