Арбалетчики в Вест-Индии

Лузитанский язык мало похож на турдетанский, а пленная троица упрямо играла в «моя твоя не понимай». Поэтому к их допросу я особо и не прислушивался, предоставив дело владеющим их языком профессионалам, и только когда стало ясно, что эти и по-лузитански предпочитают играть в героев-молодогвардейцев, что предполагало долгие и нудные пытки, а затем — ещё более нудный разбор выпытанного с выделением крупиц правды из потоков ругани и вранья, я решил вставить и свои двадцать копеек. Я не знаю, когда и кем изобретено сажание на кол. Одни говорят, что с глубокой древности известно, другие — что со средневекового Востока пришло. Так или иначе, среди известных и практикуемых законами древнего Рима способов казни этот вид не встречается, да и вообще в Западном Средиземноморье тоже. Я подобрал с земли палочку, заострил её конец кинжалом и объяснил суть идеи Фабрицию. Тот прихренел, затем, въехав, прикололся. Это — с этими — МОГЛО сработать. По его приказу пара наших вояк сходила в лесок и вырубила там подходящий кол — ага, осиновый. На осине я настоял исключительно ради хохмы. На глазах у пленников у кола обрубили сучья, не особенно стараясь сделать его гладким, затем заострили. После этого я подсказал расколоть остриё крест-накрест. А потом я стал рассказывать — по-турдетански, старательно подбирая слова и терпеливо ожидая, пока переводчик переведёт пленникам внятно и доходчиво на лузитанский. Сначала я рассказал о том, как будет выкопана глубокая и узкая яма, как будут приготовлены деревянные распорки, которыми кол будет закрепляться в ней вертикально — но не сразу, а уже «после того». Затем рассказал и о «том самом» — как первый из них — мы ещё не решили, кто именно — будет поставлен в гордую позу рака и куда именно ему будет заколочен этот кол. Неглубоко, всего на локоть примерно, больше ведь и не надо. А вот после — ага, вместе с насаженным на него куском орущего от боли и ужаса мяса, этот кол будет установлен и зафиксирован вертикально в означенной яме. С долгим, очень долгим ожиданием завершения процесса. Не только переводчик и остальные бойцы, но и наши, знавшие в принципе об этой казни, прихренели, пока я рассказывал. А уж как прихренели лузитаны, для которых обсуждаемый вопрос был ни разу не чисто теоретическим! Если, конечно, не останется других путей к консенсусу…

Ни трусами, ни слюнтяями они не были. Излюбленное римлянами в более поздние времена, а пока только недавно вошедшее у них в моду распятие на кресте — тоже далеко не образчик гуманизма, но встречались среди лузитан такие, кто выдерживал эту казнь с честью. Точнее — будут встречаться лет эдак через пятьдесят. Так что, думается мне, не столько мучительность «предлагаемой» им расправы сломила их, сколько её очевидная позорность. Смерть через «опускание» — что может быть унизительнее для таких гордецов? Заметно сбледнув, похлопав глазами и попереглядывавшись, они заговорили — тем более, что никому и не требовалось от них никаких сокровеннейших военных тайн горячо любимой Лузитании. Так, по мелочи только. Мелочи меня не интересовали, и я снова предоставил дело профессионалам.

— Хвала богам, не из ликутовской банды, — сообщил мне босс главный результат допроса, — Другая банда из числа соперничающих с ним. Решили, что здесь, где недавно был уже набег, повторного не ждут, а ждут в других местах, где и засады им устраивают, вот и вообразили, что здесь пройти будет безопаснее.

— Не так уж и глупо рассудили, досточтимый, — заметил я, — В самом деле ведь их здесь не ждали. Не принеси сюда нелёгкая нас — по совсем другому делу — этот номер вполне мог бы у них пройти.

— Пожалуй, — задумчиво изрёк непосредственный, — Кстати, Максим! Что такое «на хрен» и «милять», я уже знаю. А что такое «оръясинья»?

— Орясина? Ну… гм, — я вспомнил, как чехвостил его — по-русски, конечно — за непонятливость, когда всучивал ему свой щит. Вот, млять, попал!

— Я догадываюсь, что это тоже что-то не слишком почтительное, ха-ха! Не смущайся — я понимаю, что на войне не до хороших манер, и вовсе не сержусь. Мне просто интересно. Так что это такое?

— Ну… гм… В общем — дубина, досточтимый. Тяжёлая, твёрдая, часто суковатая…

— И не блещущая ни умом, ни сообразительностью, ха-ха! Понял, теперь буду знать!

Нет, приятно всё-таки, когда начальство всё понимает и воспринимает с юмором. В прежней жизни нечасто такое попадалось…