Арбатская излучина

— Не пьянчуга он. И не прохожий, — гулкий бас Пескова прокатился но веранде, наполнив ее, и от неожиданности все разом изумленно на него воззрились. — Не пьянчуга, потому что выпивает только по торжественным дням. И не прохожий, потому что не проходил он, а пришел. Это мой батя: Иван Михайлович Песков, бригадир колхоза «Первомай».

Все озадаченно молчали.

— Вот тебе и Первомай! — выдохнул Ломтик и даже ударил себя по коленке. — Чего же ты молчал, чудище?

— Неужто я батю буду сюда приплетать? Да я лучше язык себе откушу…

— Так ты же выговор схватил!

— Отстань, Ломтик! Ты, однако, силен… — неопределенно высказался Сева, рассматривая Пескова, словно впервые его видел.

— Да верно, силенка имеется… Поскольку я не полстакана, а пол-литра оглоушил, — скромно сказал Песков.

— Да я не про то, — Сева о чем-то думал.

— Позвольте, братцы, что же получается, — засуетился Ломтев, — что мы все в дураках? Чего ж мы на собрании-то шумели? Зря?

— Подожди, — Сева тронул Пескова за плечо, — нам-то можешь объяснить, как это вышло?

— А чего тут объяснять? Меня батя тоже по-своему определил: прочил в механизаторы, чтоб, значит, там и остался. Не захотел я, он против слова не сказал: действуй как знаешь. Приехал он вроде по делам, только я знаю, что делов особых не было. А хотел батя, конечно, меня повидать…

— И что ж ты? — спросил Ломтик.

— Вот он и приехал. Как я написал, что в общежитии, он туда и заявился. Там говорят — на работе. Он — на работу. Поскольку оставаться ему никак нельзя было, а по пивным шастать неохота, мы и раздавили с ним. На мою долю поболе пришлось, на батину — помене…

— Это почему же? — поинтересовался Ломтик.

— Я тут смахлевал: чтоб ему меньше досталось. А то сердце у него…

Ломтик явно хотел высказаться, но ожидал, пока кто-то еще скажет. Все, однако, молчали.

Севка проговорил раздумчиво:

— Верно, все-таки не зря шумели. В этом шуме Мишка Песков и проявил характер.

— Значит, Севка, нужно обязательно в какую-нибудь пакость влезть, чтобы проявить характер? Так по-твоему? — закричал Ломтик.

Сева ответил односложно:

— По-разному бывает.

— А вот я… — начал вдруг из своего угла Генка и умолк.

— Давай, давай, чего ты? — Ломтик смешливо обратил к нему лунообразное лицо.

— У меня отец тоже давить любит. Сначала все в суворовское меня налаживал. Ну, я отбрыкался. Теперь свой приказ мне объявляет: будешь готовиться к экзаменам в строительный. Почему именно в строительный? А потому, видите, что летом в школьном стройбатальоне я дважды был отмечен как выдающий…

— Выдающийся! — поправил Ломтик.

— А чего было не выдаваться, когда там все слабаки собрались? И если бы у нас не стройбат был, а на картошку послали бы, я бы так же втыкал… Значит, он меня в совхоз определил бы? «Нет, говорю, не хочу в строительный». Смотрю, он уже заводится: «А чего твоей душеньке угодно?» «Да я еще не знаю, говорю». Я же — по правде… А он сразу: «Как это у вас происходит? Чтобы не иметь ни к чему стремления!»

— Видите: «у вас» — уже обобщение… — усмехнулся Сева. — А ты что?

— Я молчу…

— Ну ясно: раз нет «стремления» — не придумаешь ведь, — поддакнул Ломтик.

— А тебе правда никуда не хочется? — спросил Сева, с интересом оглядывая худущую фигуру Генки с неидущими ему кудрями.

Генка замялся:

— Насчет «стремления» не скажу… но одно дело я люблю. И оно у меня идет. Люблю с ребятами возиться.

— Педагог! Надо же! — громко удивился Ломтик.

— Ну, не знаю, педагог ли… Но вообще, они меня слушают. Мне даже на педсовете благодарность объявили: за первый класс «Б»…

— Так и сказал бы отцу… — посоветовал Сева, — имею, мол, склонность…

— Что ты! Я один раз заикнулся, так он до конца и не дослушал: «Девчачья, говорит, должность. Не отбивай у них хлеб». И всё.

— А ты бы тут и развернулся: мол, очень плохо, когда подрастающее поколение целиком в женских руках… Вот откуда инфантильность и берется!

— Тебе, Ломтик, хорошо говорить… — Генка осекся, подумав, что особенно хорошего в том, что отец оставил Ломтика с матерью, нет… — И закончил: — Нет, с моим отцом не договоришься. Я решил все молчком делать.

— А что именно?

— Да я уже определился: пионервожатым в лагерь. И подальше от Москвы: в Заозерье.

— Отец не знает?

— Нет. Скажу перед самым отъездом. Меньше будет крику.

Все молчаливо одобрили Генкину линию. И он доверительно продолжил:

— У нас мама давно умерла. Отец женился на Неле. Она пожила с ним и не выдержала: ушла. Отец до сих пор считает, что она ушла, потому что молодая. Она, правда, с молодым ушла. Но вовсе не потому, а не выдержала отцовского характера.

— А ты откуда знаешь?

— Эх, Ломтик, это они про нас думают, что мы ничего не знаем. А мы знаем да помалкиваем. Сколько Неля от отца терпела, мне ли не знать, когда она ко мне в комнату отреветься прибежит, бывало, и все высказывает… Все обиды. — Он самодовольно усмехнулся: — Мы и сейчас с ней… в контакте. Приглашает меня на пироги. Про отца спрашивает. Неля очень хорошая. Она отца до сих пор любит! — вдруг выпалил Генка.