Arboretum

Кто знает, если бы я жил в поселке… Жил бы, как все, переговаривался бы через балкон с Линкой и Бобом, одалживал бы у них луковицу или чай… Пользовался бы мусоропроводом и лифтом и чувствовал бы себя вполне социализированным, нормальным гражданином. Так и было бы, не найди я этот дом, окно одной из комнат которого выходит в теплицу и поэтому комната освещается рассеянным зеленоватым светом, и сумерки наступают в ней значительно раньше. А в другой комнате вообще вместо окна плафон, но зато входная дверь стеклянная, и я не стал ее менять, поскольку давно понял, что ни моя жизнь, ни мое нелепое имущество не нужны решительно никому на свете, а от всего не убережешься. Например, от направленной взрывной волны. Или от того, что вдруг во дворе своего дома обнаруживаешь теплое и живое человеческое существо, которое надо спасать, и спасаешь его до тех пор, пока не приходится спасать самого себя. У японского писателя Танидзаки в повести "Любовь глупца" есть забавное, но по сути очень точное наблюдение об определяющей роли жилища в отношениях людей. Там герой вдруг понимает, что, снимай он обычную, стандартную квартиру, а не ателье художника, авось его жизнь сложилась бы иначе.

Котенок, оставь меня, дай помереть спокойно. Hе пытайся формировать мои литературные вкусы. Мне скучно читать твоего любимого Фриша. Меня тошнит от «Гантенбайна», передергивает от "omo Фабера". и только «Монток» немного примирил меня с этим меланхоличным швейцарцем. Ты никак не хочешь понять, что времени жизни мне отпущено значительно меньше, чем требуется для прочтения эпопеи Пруста и возмущенно заявляешь, что его надо "или читать всего, или не читать вовсе".

Каждый день я пытаюсь понять, что ты такое, но ты ускользаешь. Ты в состоянии пять часов, не отрываясь, читать совершенно неудобоваримый, со множеством сносок и примечаний, невозможный по структуре трактат Ковача, построенный на анализе постдарвиновских эволюционных теорий, причем, когда я прошу тебя объяснить, зачем ты его читаешь, ты ссылаешься на дарственную надпись Ковача мне на форзаце этого бессмертного труда, говоришь, пожав плечами: "Интересно же, что тебе дарят", и время от времени появляешься у меня на пороге, чтобы выяснить значение очередного непонятного слова. А на следующий день ты вдруг спрашиваешь, как же все-таки, черт побери, устроен телефон. Я предлагаю заодно рассказать тебе, как устроен утюг, фен и пишущая машинка, ты возмущенно заявляешь: "Перестань делать из меня идиота!"

"Ты просто скучаешь по сыну," — сказала Линка. Страшно сказать, но я почти не скучаю по сыну. "Без «почти». Я просто не скучаю по сыну. Он и так мой сын. Он мой. Я увижу его. Я никогда не перестану быть его отцом. В этой схеме все решено. Впрочем, я пытаюсь объяснить то, что необъяснимо. Ты своим телом, в котором трудно заподозрить бесспорное наличие бессмертной души, своим небольшим объемом, своей невеликой персоной вытеснил из моего повседневного существования равно как и из моих размышлений все, что не имеет отношения к тебе. Я, слава богу, пока сам в состоянии написать и анамнез, и диагноз. И приговор. Hо от этой рефлексии ничего существенно не изменится. Я люблю тебя. Малыш, котенок, черная летучая мышь, я люблю тебя, а это несовместимо с жизнью. Я выхожу на заднее крыльцо и вижу, как ты слушаешь шепелявого и косноязычного дурачка Сашу, которому двадцать девять лет, он сын нашей сторожихи. Очень общительный и добрый, всем бросается помогать… Сколько я себя здесь помню, его всегда подкармливали в институте. Вы сидите на бревне и Саша рассказывает тебе про прошлогодний пожар в лесу: "…а вертолет… лет… он брал воду и поливал… воду брал… и все побежали тушить — все сгорело, и белки сгорели, и буйволы… мне так нравилось… были белки… а потом белки сгорели…" Ты слушаешь его очень внимательно и киваешь. Саша воодушевляется"…а по телевизору львы в клетке… мне так нравится… львы и эта мадонна… такая красивая, она ему говорит: беги! и он бежит… люди боятся, а львы p-p-p. они в клетке, львы…" Ты киваешь без улыбки.

— Гоша, — говорит он, — а когда будет Новый год?

— Еще нескоро, — отвечаешь ты ему. — Зачем тебе, Саша, Новый год?

— Новый год… — мечтательно говорит Саша и улыбается до ушей. — Мне так нравится. Дети танцуют. Подарки.

Ты вскакиваешь.

— Я подарю тебе подарок.

Отодвигаешь меня с прохода и исчезаешь в доме. Саша чинно ждет на бревнышке и улыбается мне. Ты приносишь Саше свой толстый красный фломастер и говоришь:

— Это подарок. Можешь рисовать. Я дам тебе бумагу, ты нарисуешь белку.

Саша счастлив. Он повторяет без конца: "нарисую белку… нарисую белку…" Потом спрашивает:

— Это Новый год?

— Новый год, Саша, честное слово.

У нас в гостях мой коллега из Питера, мы пьем церковное вино и говорим о национальной политике. Коллега вдруг заявляет:

— Дурацкий этот украинский язык, ей-богу. Hе понимаю, какой-то исковерканный русский.

У тебя вдруг начинают искры сыпаться из глаз, я впервые вижу тебя таким злым. Ты перестаешь соблюдать какие бы то ни было приличия и произносишь: