Architect of love (СИ)

– Ты встретил другую? Вновь думаешь о Лагерте, – пытается предположить принцесса, – или… О, боги, нет! Снова этот жрец?! – обиженно восклицает Аслауг, отворачиваясь от мужа и затихая, что дает викингу возможность остаться наедине со своими мыслями.

Как ему не думать об Этельстане? Не гадать – жив он или нет? А если жив, что сейчас делает, где и с кем? Как не вспоминать того, чьи нити судьбы, несмотря на расстояние, различие в культуре и вероисповедании, плотно переплелись с судьбой Рагнара? Ни с братом, ни с первой женой – Лагертой, ни даже с богами он не ощущал той мощной связи и того единения душ, стремившихся быть вместе, что чувствовал при разлуке с Этельстаном.

Словно до встречи с ним Рагнар и не жил вовсе. Будто жизнь викинга была скучной и обыденной, лишенной приключений, пока в ней не появился молодой монах-христианин, ставший сперва рабом Лодброка, а потом его близким другом и соратником. Оставшийся в живых лишь потому, что был образован и мог говорить на языке варваров. Рагнар помнил как день за днем, неделя за неделей, общаясь с чужестранцем на равных и обмениваясь знаниями и опытом, менялось его мировоззрение, становился другим и сам Этельстан.

Тень улыбки касается губ викинга, когда перед мысленным взором всплывает тот его заполошный взгляд в самом начале путешествия. Когда юноша пытался спрятаться за капюшоном рясы и святым писанием от острого, как бритва и холодного, как лед взора Лодброка, заинтересованно разглядывавшего Этельстана с ног до головы. Как Рагнар терпеливо и умело, словно пугливую зверушку, приучал юношу к здешним обычаям и, в первую очередь, к самому себе.

Атрибут раба – удавку, сплетенную из суровой пеньки, конец которой свободно свисал до колен, Этельстан носил недолго. Рагнар вообще на ней не настаивал, лишь, когда они были на людях или в доме ярла, и монах ему прислуживал.

Правда, Лодброк не упускал случая самую малость позабавиться: взять и потянуть на себя за край поводка, чтобы оказаться со жрецом почти нос к носу. Чтобы услышать его сбивчивый вздох и перехватить опасливый взгляд. Попытаться заглянуть в саму душу и не увидеть в зеркале серо-голубых глаз ни капли лжи, угодливости и притворства.

Этельстан для него, как раскрытая книга, откровение очередного святого апостола, тогда как по хищной улыбке и поверхностному взгляду Рагнара трудно догадаться, о чем тот думает в данную минуту, что замышляет.

– Не стоит меня бояться, жрец. Я не причиню тебе зла, – шепчет Лодброк, ощущая под своей ладонью гулко бьющееся сердце, готовое пробить клетку ребер.

Ни тогда, ни сейчас Рагнар бы с точностью не ответил, правильно ли он поступал. Да и забивать этим голову не в духе варваров-дикарей, коими славилось его племя. Но тогда ему смерть как хотелось отведать чуть дрожащих губ, затем впиться ртом в алеющие скулы, подбородок, горло, ощутив легкое сопротивление и слабый всхлип:

– Нельзя… Мы не должны… Грех это…

Потом стянуть с монаха сутану и мягко опрокинуть на траву, копну сена, ложе, наблюдая за его реакцией.

Будь на месте Этельстана одна из его жен, та бы игриво выгнулась кошкой. Словно распутница, зазывно раздвинула перед ним стройные бедра, предлагая себя его жадному взору и жаждущему телу.

Чужестранец же, шумно вздохнув, прикрыл ладонями глаза и зашептал что-то неразборчивое, когда обнаженное тело викинга зависло над его поджарой, почти хрупкой плотью.

– Посмотри на меня, Этельстан, – тихо просит Лодброк, стараясь не раздавить молодого священника своей мощью. – Ты больше не раб. Я дарую тебе свободу. Только не считай этот жест платой своим телом. Знай, что я вовсе так не думаю…

– Значит… Я могу уйти? – спрашивает тот, тая за взором серо-голубых глаз надежду на искупление.

– Нет, – стараясь не быть резким, цедит Рагнар, – да и куда бы ты пошел кроме моего дома? Тебе тут не особо рады. Я буду к тебе добр и заботлив, обещаю, – поспешно добавил Лодброк, увидев в глазах Этельстана смесь боли и безысходности.

Рагнар не знает, что такое нежность, но что-то сродни этому чувству затапливает его душу, когда он по возможности бережно касается тела Этельстана, как если бы он держал в колыбели своих рук новорожденного сына.

Все мышцы сводит, кожа покрывается крупными каплями пота, Лодброк просто готов зарычать диким зверем и одним резким движением сделать то, чего так страстно желает, но он не спешит. Он изучает Этельстана взглядом и прикосновениями. Пробует на вкус его чуть солоноватую кожу, оставляя на поджаром теле еле заметные следы от поцелуев-укусов.

Рагнару хочется быть тем самым богом, кому Этельстан, находясь у края неизведанной бездны, возносит молитвы. Ловить губами стон и крик блаженства вместо глупой латинской тарабарщины. Стать его распятием, на веки вечные пригвоздив юношу к себе.

Находясь сейчас за сотни миль друг от друга, Лодброк вспомнил, как после всего случившегося Этельстан пытался стойко и мужественно не отвечать на выпады, презрительные плевки под ноги и оскорбительные слова Флоки в свой адрес:

– Смотри, народ! Никак Рагнарова шлюха пожаловала! Эй, блудница, а меня обслужишь?!