Арена

— А дальше? — не унималась Катька.

— А дальше уж будет и лететь некуда. Все изъезжено, излетано будет. А колымагу в цирк отдадут. Мне! Я ведь клоун. Вот и буду ездить!..

Сумерки, скрип полозьев, еле-еле различимые и хаотичные тени наполняли Надино сердце тоской. Вадим и все, что связывало ее с ним в Иванове, было настолько сильным, красивым, что подчас ее тяготила мысль: теперь уж этого не будет! Никогда! И тут же наперекор всем «никогда» она надеялась на возможность повторить счастье, повторить, привнеся и зрелость и горечь. «Вадим! Увижу тебя, и не нужно прятать ни радость, ни боль. Ведь ты — это я, прятать не от кого!»

— Завтра приедем в город и сразу… — сказала Надя, точно они уже сели в поезд. Однако до поезда было далеко. А что делать в городе, она и сама не знала: дел — много, желаний — еще больше.

— Дядя Август, а этот город меньше Москвы? — спросила разговорившаяся Катька.

— Да, меньше на один фонарный столб… — пошутил старик.

Деревья уплывали в темноту. Вскоре один скрип полозьев журчал, как сверчок, согревая сном.

20

Ощущение утра в городе начиналось со скрежета дворницких лопат: жжиг… жжиг… Дворники двигались равномерно, счищая снег, точно косари на косовице.

Надя поднялась раньше других и по еще безлюдному гостиничному коридору прошла в ванную комнату.

— Ванная работает с восьми часов утра. Могу выписать талон, — ответила ей дежурная.

«В восемь будет поздно», — подумала Надя. Ей казалось, что не пройдет и часа, как все поднимутся и пойдут в цирк. При одной только мысли о цирке ей становилось тревожно. Неужели сегодня он реально распахнется перед ней? Думая об этом, Надя забывала, что приехала сюда вовсе не на работу, что к цирку она только прикоснется, набирая сил, прикоснется, но не войдет.

Она совсем не удивилась, когда, вернувшись к себе в номер, застала там Шовкуненко. Он тихо, вполголоса, чтоб не разбудить Катьку, говорил с Зинаидой.

— Наденька, как хорошо все устроилось. Шишков уже в больнице, — Зинаида не стеснялась своей искренней радости. — Директор, правда, в цирке новый, но такой приятный человек. Без разговоров пошел с нами, что нужно, сделал, устроил. «Что вы, — говорит, — извиняетесь? Раз нужно, пошли…»

— Значит мы скоро пойдем? — Надя подошла к Шовкуненко.

— Пожалуй, рановато. Ведь приемные часы, наверное, есть, раньше не пустят.

Зинаида не поняла Надю, решив, что она собралась в больницу к Шишкову. А Шовкуненко не требовалось пояснений. Он еще вчера у гостиницы в потемках просмотрел афишу цирка. Просмотрел и понял: здесь решится его судьба. Слова красным шрифтом: «Сережников — жонглер», — были уже приговором. И теперь Шовкуненко знал, куда рвалась Надя.

— Зина, мы с Надей пройдемся в цирк, — сказал он все-таки Зинаиде. Она удивленно поглядела на обоих: семь часов утра, это уже день, а в цирке он начинается ночью.

— Значит, мы не вовремя, — оправдываясь, добавил Шовкуненко.

Они вышли на улицу, и тотчас тот мир, в котором они пока жили, копошащийся в хламе барахолок и базара, исчез, отступил перед деловым городом. Здесь все было полно другой жизнью, она струилась сквозь стенды афиш, то тут, то там они видели красные, чеканные слова: «Госцирк сегодня». Он был, конечно, не тот, который выплеснул их. Они не разговаривали друг с другом, молча проглатывали афиши и, обменявшись взглядом, снова торопливо шли, боясь потревожить друг друга напоминаниями о том цирке. Наконец цирк встал перед ними, пугая своей неожиданно знакомой новизной. И, прижавшись плечом к плечу, они стояли, будто ожидая от этого гиганта слова. Какого? Ни Надя, ни Шовкуненко не знали: для нее цирк распахнулся тем чеканно-красным «сегодня», а у Шовкуненко с ним было связано все то, что составляло долгую жизнь вчера.

— Григорий Иванович! Ведь это возможно, да? — спросила она, не подозревая, что он знает…

— Конечно, Наденька! Все будет так быстро, какой-нибудь год, и мы будем здесь.

Остановившись перед манежем, они оба застыли. Махровым, ржаво-бурым ковром опилок он звал их в свой круг. Шовкуненко перешагнул через барьер. Взял горсть опилок и протянул их Наде.

Чья-то фигура мелькнула в форганге[7].

— Кто там?

Они оба вздрогнули. Надя бережно высыпала опилки в манеж. Двое униформистов вышли из форганга. Один молоденький, другой как старый морж. Старый, подойдя к ним, снял шапку и поздоровался:

— К нам, значит, Григорий Иванович! Начинаете когда? А то реквизита вашего еще как будто нет.

Шовкуненко грустно покачал головой.

— Нет, нет, мы проездом. — То, что его знали и помнили, полоснуло сердце, вызвав прежнюю осанку большого мастера. Шовкуненко похлопал по плечу усача.

— Ну погляжу вот, как манеж заправлять будете.