Арена

Надя стала говорить: Шовкуненко, Арефьев, Шишков — островок людей, отдающих все свои силы родному искусству. И не случайно, что к их островку прибивает коряги вроде Пасторино, цепляющиеся за жизнь.

— Мы были счастливы, что зрители не видели в передвижке балагана. Им давало на это право само искусство, которое мы старались, несмотря ни на что, донести. Но счастье наше оборачивалось горем. Трагедия артистов была простой: не видя в передвижке балагана, его не замечают, не сносят напрочь. А он есть, поэтому-то мы, артисты, очутились в руках дельца Пасторино.

Надя смолкла.

— Товарищи, в начале собрания я не сказал о повестке. А ведь говорить мы должны были о большой шефской работе цирка… Слово — представителю из Главного управления цирков товарищу Чагину.

— Товарищи, то, о чем нам довелось здесь сегодня услышать, очень важно. И кстати, напрасно вы, Константин Сергеевич, как бы извиняясь, что ли, перед нами, сразу всполошились: давай, давай шефскую работу! Отвели душу, поговорив о горе собратьев по искусству, а теперь за дело. А то люди, мол, из главка, из отдела искусства ждут. Верно, приехали мы к вам именно за этим. Нужна, необходима шефская работа в эти дни: конец квартала на предприятиях, начало весны и весенних работ на полях за городом. Когда, как не сейчас, в напряженные дни, нужны людям разрядка, отдых. Вот почему нас волнует шефская работа. Но работа любая без людей не делается, поэтому на первом плане всегда идет человек с его работой. Вы начали сегодня собрание с разговора о судьбе своего кровного по искусству брата — артиста, который по воле судеб попал в переделку. Что же, начали верно. И вот почему: по-хозяйски подошли и к своей работе и к людям, что творят ее. Войны нет, но есть фронт борьбы за качество, чтобы мусора больше не попадало в жизнь советских людей. И ваши сердца сегодня стали хорошим ситом. Отсеются сорняки вроде этого Пасторино. И встало перед нами главное: необходимость создания таких, ну, если выражаться языком наших производственников, малолитражных цирков. Они-то именно смогут пройти в глубины, где в искусстве нуждаются десятки, сотни тружеников, видящих его лишь в кино. Да и притом ведь такой коллектив и есть форма шефской работы.

— Правильно! Вон Надя говорила давеча про краны подъемные, на которых, как и у нас для трапеций и лонжи, такие же блоки. Поглядите! — выкрикнула неугомонная Катюша Вайкова. Чагин улыбнулся и поглядел под купол, другие тоже подняли головы.

— Верно, девушка. Краны я знаю. Блоки действительно схожи. Только высота здесь в цирке отчаянная. Там пониже будет, но гимнастику вашу показать можно. Вот видите, товарищи, даже и тем, кто мало знает профиль вашей работы в смысле всяких вопросов по реквизиту, стало ясно, что именно можно привезти на предприятия или за город. Опять же в этом разобраться помогла нам история маленького цирка. Плохо, конечно, совестно, что мы как бы спохватились. А у тех артистов год и два было горе. Ну что ж, бывает, иногда всего и не охватишь. Однако ведь горе, вынесенное на собрание, — это уже не горе, а только летопись, что оно было. Так я понимаю.

И сразу после выступления Чагина стало просто. Артисты говорили о своем сокровенном: об организации творческих коллективов. Ведь в коллективах удобнее решать многое: и судьбы людей и судьбы искусства. Так по конвейеру отдельные номера рассыпаются, как горох, а если собрать его в тугую пригоршню, то и варить уж можно. Из одной горошины похлебки, известно, не сваришь. Говорили жарко, много и порешили на главном: писать большое открытое письмо в Главное управление цирков. Письмо поддержат и горком партии и отдел искусств. А к письму будут приложены также материалы о шефской работе, необходимой и нужной в первые послевоенные годы.

Вот и кончилось собрание. Опять Вадим рядом. Надя в его гардеробной. Оба молчат. Сна нет. Надя зябко повела плечами. Только сейчас, когда волнение стало проходить, она внезапно ощутила желание согреться. Ей захотелось нечаянной ласки, но здесь, наедине с Вадимом, она почему-то чувствовала себя одинокой. Был рядом Вадим. Он настаивал на разговоре, а она была слишком взволнована и утомлена. И вдруг, увидев его руки, Надя поразилась дикой злобе, которая клокотала в нем, заставляя пальцы плотно сжаться в кулаки. Наде показалось все это знакомым, но где и когда она его узнала, ощутила так, что сникла в одно мгновение.

— Зачем ты это сделала? — голос его звучал хрипло. — Что тебе до этого… Шовкуненко, Шовкуненко! Каким же я был ослом, когда не верил слухам. Шовкуненко герой? Пьяница, подонок, вышвырнутый из цирка. А ты готова лезть за него в пекло. Может, ответишь, кем он тебе доводится?

— Кем? Жизнью, Вадим! — не задумываясь, ответила Надя. И тотчас кулак наотмашь ударил ее по лицу. Она сразу не сообразила, что произошло. Боль свела скулы, отдаваясь легким звоном в ушах. Надя раскрыла глаза. Вадим лежал ничком на полу, точно сбил с ног ударом самого себя.

— Давай договорим, ты уже начал, — пробормотала Надя, растирая онемевшую щеку.