Арена

— Да. Но ведь только в этом мире, скажи, Кеес, ты ведь знаешь. С ним всё в порядке? Он вернулся в Менильен, правит своей страной, ест, пьет, ездит на охоту, по-прежнему смеётся?

— Откуда я знаю…

— Ну как ты не знаешь? Ты ведь великий волшебник — так сказал Лукаш! — она схватила его за локти, прижала к стене; со стороны казалось, будто она хочет его — без прелюдии, без поцелуев.

— Я не могу смотреть за Лукашем, он не мой ученик. За Мэри могу, за тобой потому что вы просто люди; а Лукаш — маг, как и все правители Менильена; он закрыт от меня; а может, его Мариус закрыл — от меня и от тебя; он не ожидал, верно, что ты не согласишься… — он коснулся её щеки, нежной, розовой; «как же она похожа на Этери…» — он увидел её, как Лукаш, в зеркале: королевну в белом платье с вышитыми золотом и лазурью рукавами, королевну с золотыми волосами до колен — здесь такие только в кино; а к нему такая однажды вошла в спальню, в белой рубашке, в чёрном камзоле — в одежде воинов Ночи, стриженная под мальчика, он вздохнул тогда: вот и всё, сбылось: кто-то ждёт славы, кто-то — смерти, кто-то — выходных, а он хотел смотреть на неё, и пусть бы мир сдвинулся; а теперь Клавдия похожа на неё и так же смотрит в его тёмные глаза, и думает, и ждёт, что там для неё: бездна? надежда? боль? тысяча лет жизни — и равнодушие? Лестат, нет, Арман…

— Кеес, а ты можешь… можешь открыть мне путь в Менильен? Ты же можешь пойти в Менильен? — шёпотом. — Ты же больше не изгнанник, он позвал тебя…

— Да, слышал. А ты как хочешь: посмотреть, жив ли он, и вернуться?

— Д-да, — губы у неё задрожали, она отпустила его, нашла перила, сползла по ним на ступеньки; «кошмар, — подумала, — в светлом платье сижу на ступеньках подъезда; просто героиня Ахматовой».

— Да ты трусиха: сначала убила, а потом хочешь, чтобы он был жив, — он удивился даже, словно раскрыл цветок под микроскопом и увидел незнакомое: строение тычинки, мёртвое доисторическое насекомое.

— Думаешь, твоя Этери не раскаивалась?

— Нет. Я залил кровью ей всю одежду, но она сжала зубы и прожила спокойно, без валидола, без травяных успокаивающих капель, до старости, ни разу не заплакала.

— А ты думаешь, мы только плачем?

— А как ещё можно сожалеть?

— Мастурбировать, — она улыбнулась, а Кеес покраснел.

— Я не могу провести тебя; этот путь открыл Мариус, и только он может помочь.

— А Мариус — как найти его?

— Никак.

— Тупик, значит? Никакого хрустального шара, чтобы погадать, никакого зелья, никакого сосуда с волшебной водой, колоды Таро? — она вскочила и побежала вниз, стуча каблуками; надо же ещё книгу дедушке купить.

— Я же говорил, что ты его любишь, — крикнул вслед Кеес, послал ей воздушный поцелуй — в воздухе зазвенело, рассыпалось золотым, розовым; больше они не виделись.