Арена

— Он приснился тебе во сне, а сегодня утром ты его увидела наяву? — Сибилла была в восторге.

— Да, — мрачно сказала Берилл, поймала омлет и съела, взяла ещё со сковородки.

— Ну, так, может, это судьба? А, Берилл? Выйдешь замуж, нарожаешь кучу дивных детей, заведёшь собаку, уедешь далеко, в Париж, будешь ходить в оперу…

— Бэ-э, — отозвалась Берилл. — Ты же знаешь, я собираюсь быть как ты: читать и шить и создать самый красивый гобелен на свете со святым Себастьяном.

Сибилла засмеялась, но на самом деле была рада — всему: и что Берилл влюблена, и что она такая странная — влюбляется во сне, и что она хочет стать золотошвейкой.

А Маленький город и вправду наполнялся народом: рано-рано утром пришел поезд вне расписания, и на платформу выгрузили гору чемоданов, саквояжей, сумок, рюкзаков; приехали инженеры и учёные, и два министра, и толпы журналистов, и часть рабочих; гостиницы не хватило, и мэр предложил расселиться по брошенным квартирам; на этой неделе предполагалось построить посёлок на Краю для рабочих; и только одна бригада уже соорудила себе дом — он был удивительный, о нём больше всего сплетничали в «Звёздной пыли»: дом раскладывался, как хитрая китайская игрушка; его и привезли-то в большой коробке, обитой алым бархатом. Из этой коробки вытащили стены, крышу — космические технологии, какой-то странный, очень лёгкий, но прочный материал. Сказочный домик, Томас Кинкейд: круглая башня, как в старину строили водонапорные — красная крыша, стены шероховатые, серые, точь-в-точь старый камень, и тёплые — впитывают солнечный свет; и окна — узкие, тонкие, как ногти, из цветных стёклышек; окна вставляются потом, после того как весь дом собран; только дверь, похоже, самая обычная — из дерева, вся резная, антиквариат; говорят, отдельно везли, не в алой коробке; дом стоит недалеко от Края, поскольку тому, кто в нём живёт, — инженеру Рустиони, молодому, гениальному, он-то и придумал себе и своим ассистентам этот дом — хочется всё время наблюдать за строительством; а строительство будет вестись круглые сутки. Так что теперь не останется тишины: следующим поездом везут краны, прожектора, балки, сваи и ещё рабочих…

Кафе работало круглосуточно, гостиница была переполнена, в фойе постоянно толпился народ: все курили, читали газеты, говорили по телефону; «будто какая-нибудь нью-йоркская редакция, и все ищут супермена», — пошутил месье Фредерик. Берилл до ночи уходила помогать месье де Мондевилю: рабочие, пока не началось строительство, покупали множество открыток и отправляли своим близким; многие из них, и инженеры, и журналисты, покупали оттого, что ничего не происходит, книги; приятно удивлялись богатому выбору и самому магазину; «я прямо боюсь повернуться, — сказал один из рабочих, — такой хрупкий у вас магазинчик, ещё зашибу кресло ненароком или вас, сударь» — это месье де Мондевилю; месье де Мондевиль чувствовал себя прекрасно, «мой салон», — смеялся, рассказывал сюжеты, угощал новых постоянных покупателей каким-то удивительным ванильным чаем в шёлковых пакетиках и чизкейком с малиной, а Берилл слушала разговоры, улыбалась, когда упоминали Эрика Рустиони — всегда в сочетании со словами «удивительный», «фантастика», «невероятно», — пряталась от всех и раскладывала новый товар по полочкам, по-прежнему молчаливая и босая, в удивительном платье — из полупрозрачного шёлка светло-розового цвета, с шёлковыми шнурами, с корсажем из сливочного атласа — и в длинной белой мохеровой кофте поверх. И только один раз её поймали; кто-то коснулся её плеча, когда она раскладывала особенно красивые открытки; она не заметила подошедшего человека, не спряталась — залюбовалась открытками в стиле модерн, словно нарисованы Мухой или Бердслеем, — приключения девушки: вот она принимает гостей, вот она у зеркала, в одном корсете и чулках, вот лежит в постели, пьёт кофе и читает письмо; и все с чёрной ленточкой по краю, с бантом и пайетками чёрными — такие роковые, немного мрачноватые даже открытки; и кто-то коснулся вдруг её плеча — легко, будто боялся обжечься.

— Привет, — капризный мальчишеский голос, ломающийся, хрупкий, как верба.

Берилл испуганно подняла голову. Он был чуть-чуть выше её, совсем капельку, на чёлку; светловолосый, хрупкий, но гибкий, словно девочка-гимнастка; и вправду совсем юный. Очень здорово одет: серый облегающий свитер, с горлом, серые вельветовые брюки, через плечо серый пиджак, сделанный под мундир южан в Гражданскую войну; лёгкие ботинки из серой замши; глаза у него под чёлкой были тоже серыми, в обрамлении чёрных ресниц, огромных, будто синяки.

— У вас есть здесь Вудхауз? Ужасно хочу «Деву в голубом»…

Она встала с пола, положила открытки обратно в коробку, нашла полку с английской литературой и вытащила «Деву в голубом», в мягком переплёте, но очень хорошего качества: с подходящей импрессионистской картинкой на обложке, с белой бумагой внутри.

— Классно. Я куплю. А ты кто здесь?