Арена

— Ты невозможна, — Ангел взяла у неё из пачки ещё одну и тоже закурила; в пять часов, когда рассвет стал необратим — алый, розовый, золотой, прекрасный, как песенка старого бойз-бэнда, что-нибудь про «shape of my heart», — они разодрали себе рты зевотой и полетели домой; Скери ещё спал; «как красиво, — сказала Милана, — теперь я понимаю, почему ты живёшь здесь, и ничего тебе больше не нужно, даже возлюбленного»; пустые улицы сияли, отражая небо, и в море словно горела целая флотилия кораблей; а потом они проспали весь день, вместе, на огромной Ангеловой кровати сердечком; бабушка заглядывала к ним и улыбалась; и так прошла почти неделя: по ночам они сидели на крыше собора, дожидаясь человека с вишнёвыми сигаретами, болтали обо всём на свете; днём отсыпались; вечером готовили что-нибудь итальянское — Милана обожала итальянскую кухню, холодильник ломился от спагетти, грибов, помидоров, перца, пряных трав, тирамису, пиццы, лазаньи, ветчины, оливок, маслин, чеснока — но семья не возражала; потом опять летели на крышу собора; но ничего не случалось, не рушилось, не билось; «всё, хватит, — сказала Милана, — он нас испугался; посмотри: синяки под глазами, ногти без маникюра; я бы тоже нас испугалась; этой ночью никуда не идём, а смотрим кино и спим потом, а утром отправляемся на пляж»; Ангел вздохнула; но всё так и случилось: они смотрели полночи «Гордость и предубеждение» с Колином Фёртом, вопили и млели от того, как он хорош всё-таки, ели конфеты — вся гостиная усыпана по щиколотку золотой фольгой; а утром пошли на пляж. Ангел не очень-то любила загорать; она надела шляпу из белой соломки, с длинной белой лентой, платье с длинными рукавами, белое, в голубой горошек, взяла книжки — «Задверье» Нила Геймана и «Собиратель автографов» Зэди Смит, — не знала, какую выбрать, решила: какая пойдёт; Милана же растянулась на песке; «почему не крыша?» «у вас дома все невысокие, а на крыше собора загорать кощунственно, да и небезопасно уже — вдруг рухнет; хотя… если на руки твоему вишнёвому злодею…» — и получила книжкой по голове, засмеялась: «у вас волшебный песок — белый, нежный; я просто с ума схожу от прикосновения; мне мужчины не надо; даже туфель от Маноло Бланик, даже от Кароля Калиновского…»; на следующий день они полетели в Балбриган — за покупками, Милане всегда не хватало вещей: белья, какой-нибудь смешной подушки, бижутерии, пляжной сумки, купальника, масла, лосьона для и от загара; «кто ж знал, что у вас будет такая хорошая погода, у нас-то вечные дожди, в Петербурге, славный город для вампиров»; с кучей пакетов и с молочными коктейлями они сидели в воздухе и болтали.

— Нас точно никто не увидит? — Ангел обычно осторожничала в людных местах; люди текли под ногами, крошечные, но всё же…

— Да ладно, все такие невнимательные и неверующие; люди даже на тучи не смотрят: откроет кто-нибудь в толпе зонтик — все за ним; я уж молчу о звёздах; а летающих девушек, помнишь, не бывает…

— Да ещё с кучей пакетов из «Меги»…

— Да уж… — Милана легла в воздухе. Ангел тоже так любила, ведь воздух казался плотным, осязаемым, подчиняемым; можно наколдовать кресло — и сидеть в нём было легко, как в настоящем, можно даже класть руки на воображаемые подлокотники; только пакеты надо держать в руках. — Так что у вас там с Кристофером?

— Ничего. По-прежнему. И навсегда. Почему ты спрашиваешь одно и то же?

— Эта твоя история мне нравится гораздо больше, чем про собор и незнакомца, который собирается его разрушить.

— Так ты не веришь, что он существует?

— Просто пока ничего не случилось. Но я верю. Безотносительно событий. Так расскажи мне про Кристофера. Он тебе не нравится?

— Я тебе сотни раз рассказывала. Уже совершенно неважно, нравился он мне или нет. Он всё портит. Мне Оливер написал… что Кристофер живёт с девушкой. Что прикажешь делать мне? Почему он должен мне нравиться? Со мной никто не разговаривал в школе, у меня нет друзей, кроме Оливера…

— Ах, этот Оливер, самый красивый парень на свете. Он по-прежнему читает мысли?

— Да. Звонит мне за тысячу километров и говорит ласково: «Не переживай; у тебя всё получится с Кейт Бернард; она очень застенчивая; просто будь с ней предельно ласковой, не торопись, представь, что она — чашка, полная горячего чая, и тебе нужно отнести её в комнату на втором этаже»; есть у меня в группе девочка — она не могла танцевать, прыгать, играть, вообще ничего, стояла будто молнией ударенная, только руки в кулачки сжимала; я теперь с ней нежничаю прямо, и она отзывается — делает станок, и даже кружится иногда с кем-нибудь в паре… а вдруг она великая балерина…

— Так почему ты не с Оливером? Он слишком чудаковат для любви?