Арена

Снег вздрогнул; «Замерзли? — спросил Луций тихо. — Сядьте ближе к камину», — и подбросил дров, они затрещали; Снег сел ближе, но холод полз по его плечам, ближе к сердцу; он понял, что это не совпадение — это намек: кто-то знает его — «помнишь Элайджу?.. так вот, я такое же… абсолютное зло…»

— Вы в порядке, Снег? — Снег поднял лицо. Все молчали и смотрели на него; «черт, — подумал Снег, — это всего лишь странные бутылки из-под кока-колы, их везде продают…»

— Да, — сказал он. — Воздух…

Все закивали, заулыбались: да-да, столичному следователю непривычен здешний воздух, разреженный, чистый; «будто не хватает его, да? голова кружится, и утомляетесь быстро, — сказал Страуд, — ничего, привыкнете; вот у местных жителей легкие — как кузнечные мехи».

— Мы, конечно, сразу стали проверять приезжих: их довольно много сейчас — горнолыжный сезон в самом разгаре; шутка ли, изнасилование детей; вдруг кто из знаменитых спортсменов реализует свои темные замыслы подальше от столицы; ребята с базы нам очень помогли: всех проверяли, за всеми следили; но многие там уже не в первый раз останавливаются; так что зеро…

— Ну и третий случай — Анри Дамьер…

— Я читал его дневник, — сказал Снег; Луций коснулся его плеча, дал ему чашку с новым, раскаленным чаем; «спасибо». — Он довольно-печальный… такое случается, что подростки кончают с собой…

— А этот чертов пистолет его отец купил у отца Хелены, — пробормотал Страуд.

— Анри писал рассказы в газету, причем уже довольно неплохие; Эсме, редактор, даже отправила один на конкурс молодых писателей, какой-то престижный — премия имени Кайла Маклахлана, и Анри занял первое место.

Снег задумался: он знал премию имени Кайла Маклахлана и знал самого Кайла Маклахлана — он его обожал, считал гением — впрочем, как и половина населения земного шара; и эта премия действительно была очень престижной; можно потом уже ничего не писать; так и ходить в молодых гениях до старости; так что если Анри думал стать писателем, то у него уже все получилось. Снег знал по себе и по Максу: если у тебя что-то получается, ты ни за что не покончишь с собой; потому что это как идти по Желтой кирпичной дороге — впереди приключения; тебе просто интересно жить… «Отчаяние, — подумал он, — женщина, которая опекала детей, начала пить и упустила их из виду; и Анри почему-то впал в отчаяние… будто им кто-то сказал: как все плохо…»

— В прошлый раз, — сказал Страуд, — в прошлый раз погибло четверо детей — всего за неделю; эта неделя на исходе; что нам делать: запереть их всех по домам? держать за руки?… Родители не паникуют, потому что смерти никак не связаны друг с другом; значит, просто неудачное расположение звезд… Но я и Эсме помним, что это не в первый раз… и тот парень, следователь, он был, конечно, не такой молодой и красивый, как вы… он что-то нашел; полез в горы, и его убила лавина… Вам, наверное, хорошо будет с Эсме поговорить; для нее память — это работа; она настоящий архивариус; кстати, можете порыться у нее в газетах, в старых подшивках, как-нибудь на досуге — она все хранит…

Снег представил себе такую мисс Макгонагалл — высокую, сухую, узколицую, в тяжеленных круглых очках, линзы из телескопа; они шли по коридорам мэрии, и везде висели фотографии гор — ближе к редакции из цветных они стали черно-белыми и охристыми; а возле двери с табличкой «Редакция «Арклоу пост»» висели в резных красных рамках гравюры — настоящие драгоценности; Снег залюбовался; Луций пихнул его в ребро; в полумраке коридора лицо его опять стало юным. «Что же это за наваждение? — размышлял Снег. — Мерлином пахнет»; и они вошли в редакцию; на секунду Снегу показалось, что он у себя дома, в их с Максом квартире, — так все было затянуто сигаретным дымом; «Эсме, открой окно! Немедленно! А то пожарных вызову!» — закричал Луций; кто-то из смога засмеялся, совсем по-девчачьи; окно открылось, и дым ушел в горы; а Снег увидел очень уютную комнату, квадратную, с высоким потолком, всю в полочках, стеллажах, как в IKEA, — и коробки разноцветные на них, папки, кубки, фотографии в рамочках; у окна стоял письменный стол, которому исполнилось лет сто, но антикварным он не выглядел — никто его не берег: он был весь в наклейках, в пятнах от горячих кружек, разрисованный; это был рабочий стол-тяжеловоз; на нем гудел компьютер и стоял маленький, в форме бокала для вина, аквариум, в котором задумчиво плавала туда-сюда, будто ходила по комнате, размышляя над рифмой, золотая рыбка; а пол весь в бумагах, смятых и факсовых; занавесок на окне не оказалось, только кремовые тканевые жалюзи; а подоконник забит кактусами; повсюду теснились мягкие, обитые черным и красным бархатом стулья; правда, на большей части из них тоже лежали бумаги.