Арена

И тут же свет загорелся снова, а на тропинке послышались голоса; она взяла его под руку, и они дошли наконец до театра — настоящего замка, маленького, но со рвом, вода в нем заледенела; с горбатым мостиком, бойницами, с пылающими факелами на входе; «сейчас не видно, — сказала Перл, — но у него четыре разных фасада; это оригинальное здание; шедевр архитектуры; здесь и раньше был театр, но он горел; ребята его полностью реставрировали; оживили; а «Песочные часы» — во внутреннем дворе инсталляция есть; но сейчас темно, не увидим»; «да-а… кажется, что здесь есть и призраки — какой-нибудь задушенный в заговоре король; прячется в парадной спальне» «вполне может»; внутри множество лестниц, коридорчиков; будто Хогвартс, подумал Снег; множество уголков, где можно посидеть: в кресле, на скамеечке, на пуфиках, подушках, прямо на полу — золотых и алых; и все было в рисунках: двери, окна с разной погодой и видами, колонны; Снег чуть не попытался войти в одну дверь, такой настоящей она выглядела; на контроле стоял очень красивый юноша, рыжеволосый, кареглазый, в алом с золотом камзоле; он продавал и проверял билетики — плотные, золотистые; «привет, Ив», — сказала девушка, он кивнул; «это Ив Уэйн, — улыбнулась она, — он душка». Зал был круглый, но без лож; только ряды алых кресел; они сели очень близко — в третьем ряду; пришлось протискиваться, зал был битком; «где конфеты?» — спросил Снег; Перл засмеялась, открыла замшевый вишневый клатч — он был полон круглых конфет в золотой фольге; занавесов висело несколько — алый, золотой, прозрачный; действо захватило Снега с первой секунды; сцен было две: одна классическая, а над ней, чуть вглубь — вторая, как этаж выше; это оказалась радиостанция; на ней два диджея вели эфир: курили, пили кофе, дремали, говорили всякие разности о смысле жизни, цитировали книжки, ставили музыку и когда она начинала играть, внизу, на первой сцене, разыгрывались сумасшедшие штуки: ребята переодевались в Элвиса, или в группу Take That, или в Битлз, или в Metallica, или изображали старый джаз-бэнд в белых костюмах и шляпах, или просто выезжал черный блестящий рояль, и кто-то играл и пел что-то нежное; они пели не под фонограмму, а сами, кавер-версии; чудесно двигались; но это было не главное на первом этаже жили три парня — их в одну неделю бросили девушки, и они сначала напились, потом поехали жить, как Торо, в лес, на берег реки, в маленький домик; и размышляли там о жизни; один из них работал на радио, и взял с собой радиоприемник, и слушал его там, и плакал, грустил, радовался, вспоминал все время свою девушку; другой валялся в гамаке и читал, и больше ничего ему было не нужно; а третий стал видеть Деву Марию и всех святых, ходить по воде, и из его следов росли розы; Снег знал эту историю: это было что-то из жития святого Каролюса; не так давно канонизированного Ватиканом военного священника; он знал человека, лично знакомого с Каролюсом Дюраном, — а Макс гордился, что они однофамильцы. Главным героем был мальчик, который скучал по своей девушке и постоянно слушал радио, — а вовсе не святой Каролюс; Снегу понравилось, что смещен акцент, мальчика играл Ин, тот рыжий, что стоял на входе; он сидел на краю сцены, болтал ногами и говорил, а зрительный зал был рекой… Спектакль ставили без антракта; «вам понравилось?» — повернулась она к нему; «да, очень, я даже забыл есть конфеты»; Перл пересыпала их из клатча ему в карман пиджака; он успел переодеться после морга в очередной черный бархатный пиджак с синим отливом, под цвет глаз; в белую рубашку, приталенную, которую носят поверх джинсов; выглядел как с рекламы новой туалетной воды, которая стоит столько, сколько новый «Стенвей».

— Я чувствую себя звездным небом, — сказал Снег, потянулся, хрустнул косточками, — бесконечным и полным тайн; это здорово.

— Они сами пишут сценарии, — Перл рассказывала так вдохновенно, будто это ее собственная придумка, будто ребята из театра — ее создания, она пишет про них по ночам в бархатный блокнот, — у них есть классный спектакль, смешной такой, а-ля ситком «Теория большого взрыва», где они все живут в одной квартире и все очень разные: ботаник, поэт, рокер, врач и игрок в покер; еще есть пьеса про смотрителя маяка; а иногда они переигрывают какие-нибудь известные фильмы — гангстерские, типа «Казино», «В джазе только девушки», «Парни Аль Капоне», — будто бы для владельца кинопроката, у которого крадут постоянно кассеты; ну, знаете, как в «Перемотке», только там они размагнитились; у нас на самом деле есть классный прокат, он называется «Голливудские копы»; его хозяин — Джош Оранж, он такой обаяшка; молодой, веселый; он собирает все гангстерские фильмы и про полицейских — всякий трэш, как он сам говорит; и кабинет у него сделан под офис старых частных детективов типа Марлоу: стеклянная дверь, стол, ящички с алфавитом; он спектакли эти снимает на камеру, и их потом действительно можно взять у него в прокате, на кассете или диске, и посмотреть дома.

— Джош Оранж… что-то знакомое…