Арена

— Это Travis, — сказала Джастин, — я их обожаю. Назову в их честь ребенка. Поставить чай?

Она переоделась в старые растянутые джинсы, темно-синие, на малиновых подтяжках, и в зеленый вязаный свитер; намотала волосы на мягкие плоские розовые бигуди. Свитер Кай помнил — она носила его в депрессию; он с длинными рукавами, широкий в талии; Джастин садилась в кресло, натягивала свитер на ноги и смотрела в окно, на тучи, на ночь, и лицо у нее было как луна, с тончайшими переливами настроения, мыслей, света, — можно смотреть, в свою очередь, на Джастин и улыбаться ее легкой улыбке, хмуриться ее нахмуренным бровям; и все это так тонко, как прикосновение пера… Кай кивнул; она поставила в коридорчике чай — на компактной двухконфорочной плите; чайник быстро закипел, загудел, как паровоз из песни Oasis; Джастин достала из шкафчика, обклеенного смешными вырезками из газет, журналов, составленными в случайные комиксы, две чашки; Люэс не проснулся даже на чайник, и Кай подумал, что парень, наверное, несколько суток без сна: прошел весь лес, весь город, а все-таки настоял на своем — спит на диване у любимой… Чашки Джастин Кай уже видел: она их купила в тот день, когда познакомила его с мамой Венеры; шершавое напыление цвета слоновой кости, черной тушью наскальные рисунки: человечки убивают мамонта — на одной чашке, кабана — на другой и танцуют победный танец; и еще потеки темно-коричневой эмали, будто шоколад выплеснулся кипящий; а заварку она налила из такого же, наскально-шоколадного чайника — с ручкой не сбоку, как у всех заварников, а сверху, как у ведра, из ивняка.

— Подарок Габриэлю ван Хельсингу, — сказал Кай; Джастин вздрогнула; будто хлопнула дверь, а человек думал, что один; обернулась на Кая, и он увидел, что она его боится, как дурного предсказания от гадалки.

— Откуда вы знаете Габриэля?

— Да не знаю я Габриэля, я просто знаю о нем.

— Откуда? Вы читаете мысли?

Кай удивился.

— Нет.

— У меня был знакомый, который читал мысли, странный мальчик-актер, очень красивый человек, такие настоящие, синие глаза, как в книжках пишут: сапфиры, фиалки в прозрачном ручье; он умер в прошлом году, — она налила кипяток, руки у нее дрожали, как у застенчивого, вынужденного вслух прочитать толпе заметку из газеты о повышении тарифов, — Оливер Рафаэль… однажды я сидела за столом у него в гостях и не знала, положил ли он мне сахара в чай, все думала, а он как крикнет из соседней комнаты: «да, положил, две ложки, как ты любишь!» — и засмеялась тихо; лицо же ее оставалось напряженным, словно вернулась домой с работы, а дома куча дел: погладить, вынести мусор, приготовить ужин, позвонить больной маме… — Откуда вы знаете о подарке?

— Вы мне не поверите.

— Поверю, ведь о подарке никто не знает, даже сам Габриэль; у меня целый стол подарков Габриэлю, но ни один я не подарила, и этот тоже; он так и уехал, даже не знал, что я… и, может быть, я его больше никогда не увижу, — она охнула от боли, как от внезапной желудочной, сползла на пол и там зарыдала, давясь, закрывая рот, чтобы никто не услышал: родители, старший брат; привычка с детства; Кай сел рядом с ней, обнял ее, она была тяжелая, теплая, как кот, как Люэс; Джастин уткнулась, спряталась ему в подмышку, словно они и в этом мире знакомы уже сто лет, и ждали, когда это пройдет, как обычно ждут дождя — хоть бы никогда не заканчивался…

— Так вы кто? — спросила она потом шепотом, сморкаясь в салфетку, открыла ящик стола, не вставая с пола; квартира ее была маленькой, как мышиная норка. — Чай остыл, подогреть?

— Я из другого мира, параллельного вашему; уф, ну и бред, извините. Да, давайте подогреем.

— Из будущего, что ли?

— Нет, просто параллельного, — Кай сначала почему-то рассказал о вечеринке у группы братьев де Вильде, потом о магазине мамы Венеры, потом о городе — как из него уходят люди, словно река мелеет; Джастин слушала внимательно, будто в мире скоро не будет книг, и надо их запоминать, и вот сейчас ей читают на запоминание Шекспира или самого Брэдбери; чай они подогрели, Джастин вытащила печенье — в виде ракушек, хрустящие, желтые, внутри вместо жемчуга — черничный джем, и шоколадку — черную, жирную, бельгийскую, в грубой серой бумаге, для ценителей.

— Венера — кто это? — и Кай понял, что она не просто верит, она понимает — как всегда, чудесная Джастин, лучший друг на свете…