Арена

— Сашка, я не знаю. У тебя бывает так — говоришь с человеком и вдруг чувствуешь, что он врет? Не то чтобы он глаза прячет или руками кренделя выписывает, все эти невербальные признаки в порядке, но все же ощущение возникает. Скажи, бывает?

— Ну, бывает.

— Вот! И у меня такое ощущение, что Штерн постоянно что-то недоговаривает. Уходит от ответов на прямые вопросы. Иногда там, где можно было бы сказать просто «да» или «нет», начинает что-то долго и невразумительно объяснять. И суть этих объяснений, как правило, «вы слишком мало знаете об Ассамблее, потом поймете».

Александр прекрасно знал, о чем говорит Борька. Он общался со Штерном гораздо дольше и гораздо больше коллег, и поэтому все эти изменения в поведении шефа бросились ему в глаза раньше. Он лишь не ожидал, что и кто-то еще заметил все это. Как не знал и причин таких изменений.

С другой стороны, стоило ли вдаваться в подробности? Отличная зарплата, радужные перспективы — после того разговора со Штерном, когда шеф обрисовал плюсы гражданства Ассамблеи, Саша не раз думал о том, как это было бы здорово — путешествовать по другим мирам, увидеть то, что и не снилось рядовому землянину. Пожалуй, одно это стоило лет, потраченных на работу в «Арене». Штерн что-то утаивает — пусть. Может быть, куда важнее то, что благодаря им, членам Команды, где-то там, в бескрайних просторах космоса не кромсают друг друга огромные корабли, не умирают люди… ну, пусть даже и не люди, просто разумные — всех форм, цветов и размеров. Совершенно неожиданно Александр понял, что уже не ассоциирует слово «человек» с конкретным образом, теперь это понятие приобрело новый, широкий смысл. Может быть, Ассамблея нашла не лучший выход, решая вопросы пересечения экономических интересов путем организации узаконенной бойни — но ведь бойня эта, не несущая с собой жертв, куда лучше, чем то, о чем рассказывал Штерн. Куда лучше, чем уход навсегда в историю расы талантливых конструкторов, построивших пересадочную станцию.

Он попытался объяснить Борьке свои собственные ощущения и вдруг почувствовал, что не в состоянии подобрать убедительные слова… А может, и не стоило их подбирать, может, каждый для себя сам должен решить, чему верить, а чему нет. Совершенно неожиданно он вдруг понял, что пытается защитить Штерна, хотя и сам в последнее время слишком часто задумывался обо всех этих недомолвках и неясностях.

— Наверное, ты прав, — помедлив, тихо сказал Борис. — Это и в самом деле звучит гордо. Мы — хранители мира, пусть и выпускаем кишки друг другу. Нарисованные кишки… пусть потом и болит живое брюхо, рассеченное игрушечным мечом.

Он допил пиво, минуту раздумывал, не заказать ли еще, потом, видимо, решил воздержаться и встал из-за стола.

— Может, я и зря нервничаю… Спасибо, Сашка, что согласился поговорить. Я тебя понимаю, ты, наверное, прав. Если, конечно, ты прав…

Он ушел, а Александр еще долго сидел в одиночестве, думая над последними словами друга. Странно, но они снова подняли в душе кучу сомнений и вызвали неясную, непонятно на чем основанную тревогу. А то, что он совсем недавно говорил, вдруг показалось насквозь фальшивым и неубедительным.

Он медленно шел по ночному городу, почему-то неосознанно стараясь выбирать темные улочки, словно стеснялся оказаться на свету, у всех на виду, словно боялся — а вот сейчас кто-то завопит: смотрите, это же он, хранитель мира в галактике. И сразу сбегутся любопытные, каждый будет стремиться поглазеть на знаменитость, а сам он, тупо улыбаясь, будет раздавать автографы, говорить к месту и не к месту всякую чушь и при этом чувствовать отвращение к самому себе.

А потом в какой-нибудь газетенке — почему-то мысленно Саша представлял себе непременно желтую прессу — появится статья, в которой какой-нибудь писака, до невозможности извратив все сказанное, преподнесет Трошина как некоего новоявленного спасителя человечества, прямого кандидата в национальные и интернациональные герои…

На фоне этих мрачных мыслей, в какой-то момент ему вдруг показалось, что чей-то взгляд уперся ему в спину, пронзая плотную кожу куртки и холодя позвоночник. Странный взгляд, недобрый и в то же время не злой. Заинтересованный, но интерес этот был не сродни любопытству, он был другим — холодным, профессиональным… и опасным. Трошин резко оглянулся…

Улица была почти пуста. Лишь несколько человек, внимательно глядя под ноги, чтобы не пропустить в темноте скользкое место, брели куда-то по своим делам. Никто на него не смотрел.

Глава 4

Выпад — тонкий клинок со звоном отлетает от лезвия подставленного под удар меча, высекая сноп искр. Одновременно удар второго лезвия, длинного и смертоносного, принимает на себя кольчуга, звенья скрежещут под непомерной нагрузкой, лопаясь, — но тело уже реагирует и уходит в сторону, и острие клинка вырывается из уже почти поддавшейся стальной сети.

Пот заливает глаза. Психоматрица весьма достоверна — хотя кто мешал в общем-то лишить лицо образа, предназначенного для Арены, потовых желез. Наверное, так и надо сделать.

В следующий раз.