Арена мрака

Оставшись один, Моска почувствовал огромное искушение не добриваться, а вернуться к себе в комнату и завалиться спать или подняться к фрау Майер и весь вечер пить с Эдди. Он почувствовал сильное нежелание куда-то идти искать Геллу – он опять мысленно назвал ее по имени, – но усилием воли заставил себя все-таки покончить с бритьем и причесался. Он подошел к окну и распахнул его. В переулке внизу никого не было. Но вдали, в догорающем отблеске заката, он увидел женщину в черном, которая бродила среди развалин и рвала молодую траву. У нее уже была целая охапка. А чуть ближе к зданию общежития он заметил семейство из четырех человек – мужчину, жену и двух ребятишек. Они возводили стену, которая уже была не меньше фута высотой.

Мальчики приносили из тачки обломки кирпичей, которые они привезли из разрушенного центра города, а мужчина и женщина подгоняли их друг к дружке в кладке. Эта сценка рядом со скелетом дома запечатлелась в памяти Моски. Последний лучик дня догорел, и люди превратились в темные пятна, движущиеся на фоне абсолютного мрака. Моска вернулся к себе в комнату.

Он достал из чемодана бутылку и сделал большой глоток. Он тщательно подбирал одежду, думая при этом: «Она впервые увидит меня не в военной форме». Он надел светло-серый костюм и белую рубашку-апаш. Оставив все как есть – раскрытый чемодан, разбросанные по полу вещи, бритвенные принадлежности на кровати, – он глотнул еще раз из бутылки, сбежал вниз по лестнице и окунулся в теплую летнюю ночь.

Моска сел на трамвай, и кондуктор попросил у него сигарету, тут же признав в нем американца.

Моска дал ему сигарету и стал внимательно всматриваться в каждый встречный трамвай, думая, что она, может быть, едет сейчас куда-нибудь в одном из них. Всякий раз, когда ему чудилось, что он ее заметил, у него начинало сильно биться сердце и все внутри напрягалось: в какой-то миг он видел ее затылок – или это только казалось, и он понимал, что обознался.

Сойдя с трамвая и идя по знакомой улице, он не мог вспомнить ее дом и вынужден был сверяться по списку имен жильцов у каждого подъезда.

Он ошибся лишь единственный раз, потому что, подойдя ко второму дому, показавшемуся ему знакомым, сразу увидел ее имя в списке. Он постучал, подождал какое-то время и снова постучал.

Дверь отворилась, и из бледного полумрака коридора выступило лицо старушки-домоправительницы. Он узнал ее. Седые волосы аккуратно уложены в пучок, черное платье, на плечах шерстяная шаль – все это придавало ей вид типичной старухи, олицетворяющей вселенское горе.

– Вам кто нужен? – спросила она.

– Фройляйн Гелла дома? – спросил он и удивился своему беглому немецкому.

Старуха его не узнала и не поняла, что он не немец.

– Пожалуйста, входите, – пригласила она его, и он пошел за ней по тускло освещенному коридору. Старуха постучала в дверь и сказала:

– Фройляйн Гелла, к вам посетитель, мужчина.

И вот он услышал ее голос – тихо, с удивлением она спросила:

– Мужчина? – И потом:

– Подождите минутку, пожалуйста.

Моска толкнул дверь и вошел в комнату.

Она сидела к нему спиной, торопливо закалывая только что вымытые волосы. На столе лежала большая буханка серого хлеба. У стены стояли узкая кровать и тумбочка.

Он смотрел, как Гелла закалывает волосы, укладывая их вокруг затылка; потом она взяла буханку и отрезанный ломоть, собираясь отнести хлеб в шкаф, обернулась и устремила взгляд на стоящего в дверях Моску.

Моска увидел белое, осунувшееся, почти с выпирающими скулами лицо. Тело, казалось, стало еще более хрупким с тех пор, как он видел ее в последний раз. Руки ее разжались, и буханка покатилась на дощатый пол. В ее лице не было удивления, и ему на мгновение показалось, что ее взгляд выражает неприязнь и легкое неудовольствие. И вдруг это лицо превратилось в маску горя и печали. Он шагнул к ней, и ее лицо чуть сморщилось, слезы заструились по щекам и закапали ему на руку, которой он взял ее за подбородок. Она уронила голову и прижалась к его плечу.

– Ну, дай-ка я посмотрю на тебя, – сказал Моска. – Дай-ка я посмотрю. – Он попытался поднять ее лицо, но она упиралась. – Да все в порядке, – сказал он. – Я просто хотел сделать тебе сюрприз.

Она плакала, и ему оставалось просто ждать, оглядывая комнату, узкую кровать и старомодный шкаф. На туалетном столике он увидел фотографии, которые ей оставил, – нет, увеличенные копии в рамке. Свет от настольной лампы тускло освещал комнату удручающим желтоватым светом, так что создавалось впечатление, будто стены и потолок словно прогибаются под давящей тяжестью развалин, в которые превратились верхние этажи дома.

Гелла подняла лицо – полусмеющееся-полуплачущее.

– Эх ты! – сказала она. – Что же ты не писал?

Что же ты меня не предупредил?

– Я хотел сделать сюрприз, – повторил он.

Он нежно поцеловал ее, а она, все еще прижавшись к нему, сказала тихим срывающимся голосом:

– Когда я тебя увидела, я решила, что ты мертвец и мне это снится или я сошла с ума, не знаю.

Я так ужасно выгляжу, я только что голову вымыла.

Она посмотрела на свое поношенное домашнее платье и снова взглянула ему в глаза.