Арена мрака

– Они поют песенку об октябрьском празднике, – сказал профессор задумчиво. – О том, что ночи становятся длиннее.

– А почему фонарики? – спросил Гордон.

– Сам не знаю, это какой-то древний обычай.

Чтобы освещать путь. – Профессор подавил раздражение. Ему хотелось призвать этого американца вернуться к игре и довершить бойню. Но, хотя американец никогда не вел себя как победитель, профессор ни на мгновение не забывал, что он побежденный, и в глубине души таил затаенный стыд за собственного сына.

Гордон Миддлтон открыл окно, и в комнату, наполнив ее кристально чистым звоном и свежестью, словно октябрьский ветер воспарив над улицей, ворвалась песня. Он слушал внимательно, пытаясь применить свои новые познания в немецком, что ему удалось без труда: дети пели четко выговаривая простые слова. Они пели:

Brenne aufmein Licht,

Brenne auf mein Licht,

Aber nur meine Liebe lanteme nicht.[4]

– Как будто у их родителей нет более существенных вещей, чем клеить для них эти фонарики, – сказал Гордон, разобрав слова песни.

Da oben leuchten die Sterne,

Hier unten leuchten wir.[5]

И потом на длинной ноте веселый припев, который в сумерках звучал довольно печально:

Mein Licht ist aus, wir geh nach Haus

Und kommen morgen wieder.[6]

Гордон Миддлтон увидел, как по Курфюрстеналлее Моска идет сквозь гущу фонариков и толпу поющих детей.

– Идет мой приятель, – сказал Гордон профессору.

Гордон подошел к шахматному столику и указательным пальцем повалил своего короля.

Профессор улыбнулся и вежливо сказал:

– У вас была возможность выиграть.

Профессор побаивался всех молодых людей – суровых, грубоватых немецких парней, у которых за плечами были годы войны и поражение, но еще больше этих вечно пьяных молодых американцев, которые могут без лишних слов убить, просто по пьянке, зная, что им за это ничего не будет. Но друзья этого Миддлтона, конечно же, не опасны.

В этом его убедил сам герр Миддлтон, и сам герр Миддлтон действовал на профессора успокаивающе. Он был своеобразной карикатурой на янки – с этим его длинным, неловким, плохо склеенным туловищем, выдающимся кадыком, длинным костистым носом и квадратным ртом. Он некогда учительствовал в небольшом городке в Новой Англии. Профессор подавил улыбку, думая про себя, как в прошлом эти жалкие провинциальные учителя пресмыкались перед герром профессором, а теперь его титул и ученость ничего не значат. Пресмыкаться приходится ему.

В дверь позвонили, и Гордон пошел открывать.

Профессор встал, нервно одернул пиджак, поправил галстук. Всем своим коротким телом с отвисшим животиком он вытянулся по стойке «смирно» и стал смотреть на дверь.

Профессор увидел высокого смуглого парня, на вид ему было не больше двадцати четырех – не старше его собственного сына. Но у этого парня были серьезные карие глаза и суровое, даже угрюмое лицо, которое можно было назвать едва ли не уродливым. На нем был надет офицерский зеленый мундир, на рукаве бело-голубая нашивка, говорившая о его гражданской должности. Двигался он упругой легкой походкой спортсмена, которая со стороны могла бы показаться даже расхлябанной.

Когда Гордон представил их друг другу, профессор сказал:

– Очень рад с вами познакомиться, – и протянул руку.

Он старался сохранять достоинство, но сразу понял, что произнес эти слова подобострастно и улыбкой выдал свое волнение. Он заметил, что глаза парня посуровели и он резко отдернул ладонь после короткого рукопожатия. Поняв, что он чем-то оскорбил этого юного воина, профессор затрепетал, сел и стал расставлять шахматные фигуры.

– Не хотите ли сыграть? – спросил он Моску и попытался подавить извиняющуюся улыбку.

Гордон подвел Моску к столику и сказал:

– Давай посмотрим, на что ты способен, Уолтер. Мне с профессором не справиться.

Моска сел за столик напротив профессора.

– Не ждите от меня чего-то сверхъестественного. Гордон научил меня играть в шахматы месяц назад.

Профессор понимающе кивнул и пробормотал:

– Пожалуйста, играйте белыми. – И Моска сделал первый ход.

Профессор углубился в игру и перестал нервничать. Все они применяют простейшие дебюты, эти американцы, но, если провинциальный учителишка играл осторожно, умно, хотя и без вдохновения, этот играет с юношеской горячностью.

Небесталанный, подумал профессор и в несколько тонких ходов разбил стремительную атаку белых, а затем быстро и хладнокровно атаковал незащищенных слонов и ладью и уничтожил выдвинувшиеся вперед, но не имеющие поддержки пешки.

– Вы слишком сильный противник, профессор, – сказал парень, и профессор облегченно отметил, что в его голосе не было угрожающих ноток.

Но потом без всякого перехода Моска сказал по-немецки:

– Я бы хотел, чтобы вы давали уроки английского моей невесте два раза в неделю. Сколько это будет стоить?

Профессор покраснел. Как же это унизительно – словно он какой-то торгаш.