Не думаю, что смогу сейчас произнести хоть слово. Но надо, потому что Ночная Тень вместе с крепко сложенным созданием, напоминающим ожившую каменную глыбу, поднимают тело малышки и несут его к Эрнье.
– Прости, что слишком поздно пришел на помощь, – хриплю я, – а тот второй, которого они забрали, выжил?
Народ Эрньи гасит факелы.
– Травку-Мотылька мы попытаемся найти, – отвечает Ночная Тень, – но тебе, бард, следует вернуться. Ты измучен больше, чем тебе кажется. Ты выиграл ради нас великую битву.
– Не я. Мы. Все вместе.
Я гляжу на Рябинника, на Эрнью, на Ночную Тень, на ожившую глыбу, на бедную мертвую Шапочку-Крохотку и все их разношерстное племя.
– Вместе мы сила.
И хотя колени подгибаются, голова болит, а в душе царит сплошная неразбериха, я знаю, что это правда.
Я, пошатываясь, бреду обратно к месту для общих собраний. Волшебный народец окружает меня, и каждый горит желанием меня поддержать. И внутри у меня зреет уверенность, что теперь я смогу написать песнь, и написать хорошо. Я могу наделить ее могуществом. Могу вложить в нее истину. Могу вселить в нее мудрость. Чтобы она творила магию, в которой так нуждается народ Эрньи. Сегодня я помог прогнать их обидчиков, но Воронье племя вернется. В этом нет сомнений.
20. Дау
До Дня летнего солнцестояния осталось десять дней. В конюшне тихо. Выступивший вчера ночью в поход отряд пока не вернулся, и среди конюхов царит мрачное настроение. Каждый занимается своим делом и старается помалкивать. Я подметаю пол и оглядываюсь по сторонам, думая, чем бы себя еще занять. Ливаун скоро отправится на совет. Не стану отрицать, что я за нее переживаю. На одной чаше весов будет ее версия событий, на другой та, которую расскажет Родан. Он наследный принц. Она пришлый бродячий музыкант. На своем веку я повидал достаточно пристрастного правосудия и поэтому понимаю, насколько малы шансы на то, что будет вынесено справедливое решение. Ливаун надо показать этим советникам и законникам лицо обычной женщины в страшных для нее обстоятельствах. Она должна благоговейно трепетать, когда сановники станут задавать ей свои беспощадные вопросы. Ей следует выглядеть немного напуганной, но, вместе с тем, полной решимости сказать правду. Я очень сомневаюсь, что Ливаун вообще когда-нибудь хоть чего-то боялась. Но изобразить страх ей вполне под силу – той ночью в Амбаре она на несколько мгновений убедила даже меня.
Надо пройтись. Как раз пришло время выгонять на пастбище двух лошадей, поэтому я машу главному конюху, давая понять, что выведу их из конюшни и позабочусь о них. Ненавижу бездельничать, поэтому берусь за любую работу, какая есть, хотя сначала, конечно, выполняю задания Иллана.
Сейчас это лишь предлог. Мне надо подумать, да так, чтобы никто не мешал. Брин, старый пес, уже на пастбище. Когда я отпускаю лошадей, он подбегает ко мне и замирает в ожидании у моих ног. Оказавшись на воле, кони бегут по полю, которое спускается от замка к крепостной стене. Там, над рощицей из деревьев поменьше, возвышается огромный дуб. По другую сторону стены тянется лес. Именно там те загадочные неметоны, в которых Брокк провел столько времени, но так, похоже, ничего и не узнал. Может, это сами друиды устроили заговор, о котором никто не сообщил регенту? Может, именно поэтому они утаивают столь важные сведения? Может этот мятеж, если таковой действительно существует, замышляется на самом высоком уровне? Например, Верховным Друидом. Или Верховным Бардом. То есть теми, кто по должности знает об исчезновении арфы. Сейчас играть в такие игры в высшей степени опасно, и поскольку мне о друидах почти ничего не известно, я понятия не имею, зачем им это могло бы понадобиться.
Я поднимаюсь на самый верх пастбища, где есть скамейка, на которой можно посидеть. Рядом устраивается Брин. Я выполняю упражнение, уже помогавшее мне в прошлом – выпрямляю спину, закрываю глаза и дышу особым образом, чтобы унять разгоряченные мысли и тело. Это один из бесчисленных трюков, которым меня обучил Гэральт, мой наставник, тот самый человек, что помог мне справиться с отчаянием. Я думаю о нем каждый раз, когда притворяюсь счастливым, уверенным в себе человеком, пусть даже на самом деле это далеко не так; каждый раз, когда проявляю решительность и стойкость. Его больше нет, но когда вокруг меня бродят тени, он вновь оказывается рядом.
Собака лежит у моих ног. Своим теплом, самим своим присутствием она вносит в душу покой. Я могу смотреть вперед ясным взором. Могу забыть принца и его вчерашний поступок, забыть, что Ливаун под покровом ночи глотала слезы. Могу на время перестать испытывать гнев, вызванный собственной беспомощностью.
Мне хочется выставить Родана жалким и ничтожным, в точности таким, каким я его считаю, будь он хоть сто раз наследным принцем. Хочется пойти на слушания, сказать правду и заступиться за товарища по оружию. Хочется перейти к действию и принести пользу. Причем под пользой я понимаю отнюдь не обрезку копыт, холодную ковку и уборку лошадиного навоза.