Арфеев

Рома простоял так несколько секунд, после чего дал себе пощёчину и приказал не впадать в ступор. Он поднял ключи и, кинув взгляд на дверь своей парадной, зашагал к дому мамочки, которая сегодня проводила ночь не одна.

8

В подъезде воняло мочой.

Мочой и чьей-то блевотиной. Когда Рома поднялся на второй этаж, он случайно наступил на использованный презерватив. На пролётах меж этажами деревянные, обшарпанные подоконники скрылись за пеленой окурков, огромные кучи которых виднелись тут и там. Даже сейчас, в половину четвёртого, эхом по подъезду разносились женские крики, которые обычно оканчивались глухим ударом и низким басом. Кое-где бился в истерике грудной ребёнок, и от всех этих звуков Рома почувствовал, как начинает болеть голова. Подойдя к нужной ему двери, он взялся за ручку, закрыл глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул и потянул её на себя.

Как о и полагал, дверь оказалась не заперта.

На удивление она открылась тихо и беззвучно, будто совсем недавно кто-то её хорошенько смазал. Так же тихо она закрылась. До крохотной прихожей доносился хриплый, но искренний женский смех и непонятное мужское бормотание. И чем ближе становились эти звуки, тем больше Рома узнавал нотки чужого голоса. Он ступал аккуратно, старясь не шуметь, чтобы никто не заподозрил раньше времени, что в квартире есть кто-то ещё. Они узнают, но только тогда, когда его глаза встретятся с глазами каждого.

Свет лампочек лился только из кухни, откуда и доносились звуки. Один шаг из-за угла, и здравствуй, мама, я дома! О, а что это за мужчина рядом с тобой? Ах да, точно! Это же наш любимый старый козёл!

Рома вышел на свет и сказал:

— Привет, мам.

Две головы (одна — светлая, друга — тёмная) повернулись, и теперь на него взирали две пары глаз.

Две пары карих глаз.

Кухня была небольшой. Даже маленькой. Практически всё свободное пространство занимал стол, дешёвая клеёнка на котором была вся испачкана каплями соусов, соплями и бог знает чем ещё. И вот за этим самым столом сидела женщина, совсем недавно разменявшая четвёртый десяток, но выглядящая так, будто двадцать лет назад вышла на законную пенсию. Её поредевшие светлые волосы кто-то раскидал по голове, будто они жили своей жизнью. Покрасневшие глаза впали, кожа прорезалась сотнями морщин и обвисла, так что лицо её казалось вечно уставшим и чем-то недовольным. Груди держались чуть ли не на животе, а клетчатые шорты открывали вид на паутину из вен, что облепила собой неухоженные ноги.

Всё это Рома видел и раньше. Сейчас его взгляд был прикован к другому человеку. К человеку, что несколько лет назад вышел за сигаретами и не вернулся.

Но сигареты, похоже, он всё-таки нашёл.

— Привет, сынок. — Мужчина тепло улыбнулся, и с самых первых секунд Рома возненавидел эту улыбку.

Потому что это была его улыбка.

— Чего такой нерадостный? — Отец улыбнулся ещё шире, отчего кончики пальцев вспыхнули огнём. Чтобы потушить его, пришлось с силой сжать кулаки, с трудом сдерживая растущий внутри гнев.

Рядом с мамой, на той табуретке, которую Рома совсем недавно лично чинил, сидел крупный, коренастый мужчина. Его влажные чёрные волосы (только после душа, скотина) свободно свисали с головы и лишь слегка не доходили до плеч. Широкое лицо, крепкая шея, огромные плечи и не менее огромный живот могли напугать любого прохожего в тёмном переулке, как только тот увидел бы такого монстра. Чёрная футболка приоткрывала вид на волосатое пузо, а прямо под ним красовалась расстёгнутая ширинка, сквозь которую просачивалась ткань трусов. И хоть когда-то острые скулы скрыли набежавшие за годы щёки, всё же лицо этого подонка оставалось по-своему красивым, привлекательным. Лишь алкоголь оставил на нём свой пугающий след усталости и лёгкой-лёгкой отстранённости.

Но улыбка была его чертовски хороша.

— Мы как раз с мамой о тебе говорили. — Голос, пропитанный басом и хрипом из-за многолетнего курения, врезался в голову и только усилил начинавшуюся мигрень. Она медленно, очень медленно окутывала сознание и переходила к правому глазу, желая сделать то, что делает обычно.

Выжимать его крепкими щупальцами.

Рома смотрел на отца и не мог произнести ни слова. Он просто стоял и тяжело дышал, пока кровь приливала к лицу. Тело обдало жаром и парализовало. Кто-то невидимый натянул на горле тонкую струну и затягивал её, перекрывая все пути в лёгкие. Мир вокруг исчез. Пропал и растворился. Теперь всё пространство заполнили усмехающиеся карие глаза, в зрачках которых сквозила такая знакомая Роме уверенность. Именно эти глаза видела перед собой та официантка, дыхание которой перехватило от прикосновения странного клиента.

Отец встал с табуретки и вытянулся во все свои два метра. Мать на его фоне казалась маленькой мышкой, с безудержным восхищением глядящей на своего мужчину. Сам же он подошёл ближе, раскинув руки в широком размахе и как бы приглашая в тёплые отцовские объятия. Когда между ним и Ромой остался всего один шаг, в повисшей тишине раздался голос:

— Только тронь меня, и я расквашу тебе морду.