Аргентинец

Наступила ночь, а Нина все так же сидела, не меняя позы, и смотрела на огонь коптилки на столике у дежурного врача. Ей казалось, что души расстрелянных бродят здесь, по рядам храпящих бойцов. Они еще не привыкли к собственной смерти, еще изумленно пробовали поднять чью-то кружку с водой или сказать что-то приятелям — ан нет, невесомые пальцы пролетали сквозь предметы, а голос никто не слышал.

Сестра Фотиния растолкала Нину:

— Жив твой-то! На станции он, у китайцев, служит им переводчиком. Вон, записку тебе прислал.

Трясущимися руками Нина взяла клочок бумаги, но в темноте не могла разобрать букв.

— Там написано: «Жди. Как смогу — приду», — сказала монахиня.

— Что там, на станции? — плача от радости, спросила Нина.

— Троцкий уехал в Москву. Прицепил оставшиеся вагоны к паровозу и укатил. Ленина, говорят, во время митинга на заводе серьезно ранила террористка.

3

El cuaderno negro, черная записная книжка

Заградотрядовцы прочесали окрестности вокруг Свияжска и выловили около четырехсот дезертиров. От расстрела меня спасли китайцы. В лучших традициях Поднебесной империи они кинулись в ноги наркому и — не без моей помощи — заявили, что покинули поле боя, так как неправильно поняли приказ. Если последнего переводчика убьют, отряд полностью потеряет боеспособность.

Троцкий смилостивился и расстрелял только Пухова, который не смог должным образом организовать дело. Леша даже не пытался оправдаться, только стоял — босой, в рубахе распояской — и молча ронял слезы. Революция предала его — самого верного, больше всех любившего ее.

В Свияжске думают, что случившаяся катастрофа — наказание за памятник… теперь уже Иуде Искариоту. После отъезда Троцкого следователем по делу об исчезновении скульптуры поставили татарина, который едва говорил по-русски; он что-то недопонял и решил, что нарком воздвиг монумент предателю, а не бунтовщику. В любом случае, ни Люцифера, ни Иуды больше нет.

Китайцы хотели забрать меня с собой: Хэ, новый командир отряда, приставил ко мне двух охранников и наказал беречь как зеницу ока. Но товарищ Скудра не отдал им меня, ведь кто-то должен составлять листовки по поводу ранения Ленина! Так что в дополнение к китайцам меня стали охранять два латыша. Пока начальство решало, что со мной делать — отправить с китайским отрядом на левый берег Волги, оставить при агитбригаде или расстрелять к чертовой матери, — мы с конвоем неплохо провели время, играя в карты. В результате у меня появился трофейный немецкий бинокль.

Второго сентября вернулся Троцкий и привез из Москвы двух переводчиков-китаистов, так что я остался в плену у Скудры.

Моя работа в La Prensa теперь кажется далеким сном. Я вспоминаю наше роскошное здание, золоченую Афину Палладу на куполе — она олицетворяла, представьте себе, свободу слова. Норовистая редакция, упоительная борьба честолюбий — где все это теперь?

Тогда я жил с ощущением, что именно Буэнос-Айрес — центр Земли, сосредоточие культуры, науки и техники. У нас ведь метро, у нас лифты гоняют по этажам; у нашей газеты собственные бюро по всей Америке и Европе… Так странно, что мои коллеги по агитбригаде никогда не слышали не то что о La Prensa, а даже о Буэнос-Айресе. Для них центр мироздания — это Восточный фронт, а Аргентина и Атлантида — понятия тождественные.

Мои коллеги строят коммунизм. Есть только одно «но»: строители думают, что создают дворец, но чертежи у них — городского крематория, и они не могут отличить одно от другого: у них нет ни образования, ни жизненного опыта. Благодаря таким, как они, государство, которое якобы при коммунизме должно отмереть, превратилось в монстра. Деньгам вроде тоже пора исчезнуть, но в Совдепии без них шагу не ступить. Про эксплуатацию вовсе говорить не приходится: она достигла невиданных размеров.

Однажды начав что-то делать, человек не любит останавливаться и признавать ошибки. Каждый, наверное, испытал это на себе: споришь, зная, что говоришь не то, но свернуть с намеченного пути не можешь. Люди инстинктивно избегают сомнений в собственной правоте — находят миллион доводов «за» и страстно доказывают, что черное — это белое.

Мальчики с партбилетами в нагрудных карманах никогда не откажутся от своих чертежей. Сваи уже забиты, кран несет трубы, поздно закрывать стройку — слишком много сил и средств вложено в нее. Понимание придет потом, когда красная лента будет разрезана и оркестр сыграет туш. Тогда мальчики с удивлением обнаружат, что они своими руками выстроили крематорий, в котором они сами же сгорят, как Леша Пухов.

Самые страшные события всегда превращаются в мифы — а какой миф без героя? Герой должен совершать чудеса и страдать за народ, восстание из мертвых приветствуется.