Аргентинец

Дикий страх, который налипает на тебя комьями, как мокрая глина. Ты пытаешься найти виноватых — и всегда приходишь к исходной точке: это твоя вина. Ты бросил Нину одну, ты строил глупые планы, верил обещаниям людей, для которых ложь — основа основ. Ты хотел все сделать по закону, так как привык считать себя приличным человеком… А тебе надо было вернуться в Нижний Новгород — пусть без билета, без пропусков, хотя бы пешком: ничего, добрался бы, не растаял…

Как ты будешь жить, когда Нина умрет? Поедешь искать негодяя, который убил ее, и сделаешь с ним то же самое? Есть еще достойный вариант — явиться в комендатуру к красным и обложить их по матушке, а оттуда прямым ходом на Небеса. Или ты застегнешь пальто, надвинешь на глаза фуражку и — вот теперь с необыкновенной ловкостью и упорством — доберешься до границы и махнешь в Аргентину, чтобы спокойно жить в процветающей стране, с удовольствием умничать на страницах газет, пить кофе с печеньями-альфахорами и кокетничать с девушками?

Слушай, Господь Бог… Ну что Тебе обещать?.. Чем пожертвовать?.. Ты же всемогущий, на кой ляд Тебе мои взятки? Да, мы такие — вспоминаем о божественном только по праздникам и в беде. Сам нас такими сотворил…

Оставь мне Нину, а? Не забирай… Поверь, на нас вдвоем будет гораздо интереснее смотреть, чем по отдельности. А если Тебе все-таки нужна плата, придумай что-нибудь: я исполню. Ты меня знаешь: я всегда держу слово.

3

В Москве посмеивались, что Лев Троцкий, став наркомом по военным и морским делам, заменил Керенского на посту «главноуговаривающего по армии». Когда пришла телеграмма о падении Симбирска, для него в кратчайшие сроки был сформирован агитационный поезд:

спальные вагоны, принадлежащие ранее министру путей сообщения;

гараж на несколько автомобилей;

цистерна бензина;

арсенал,

радиостанция и телеграф,

типография,

библиотека,

госпиталь,

грузовые вагоны с самым насущным — продовольствием, обмундированием и прочим.

Помимо сотрудников наркомата, охраны и агитаторов в поезде размещались команды шоферов и пулеметчиков, а также духовой оркестр, фотограф и кинооператор. Студенты училища живописи и ваяния украсили вагоны красными знаменами и лозунгами «Победа или смерть».

На станции Свияжск Троцкий получил страшное известие: Казань взята белыми. Остатки Красной армии стекались сюда через Романовский мост. Все депо, все склады и мастерские были забиты солдатами, которые не знали, что им делать и куда бежать дальше. Дисциплины никакой, полный упадок и разложение. Монахи из окрестных монастырей злорадствовали: «Вот Господь и покарал нечестивцев!» Троцкий — своей волей, без всякого боженьки — повелел покарать наиболее именитых мракобесов: вывести в чисто поле да расстрелять.

Контрреволюция еще сильнее озлобилась, затаилась… А нарком выпустил приказ:

Всякий негодяй, который будет подговаривать к отступлению и дезертирству будет расстрелян.

Всякий солдат Красной армии, который самовольно покинет боевой пост, будет расстрелян.

Всякий солдат, который бросит винтовку или продаст часть обмундирования, будет расстрелян.

Всякий, кто будет укрывать дезертиров, будет расстрелян, а дом его сожжен.

Смерть шкурникам и предателям!

В прифронтовой зоне были расставлены заградительные отряды для ловли беглецов; всем местным Советам и комитетам бедноты было приказано дважды в сутки устраивать облавы. Пойманных доставляли в штаб и уничтожали.

И все равно бежали целыми шайками, прятались в лесах и сами устраивали засады на заградотрядовцев. В победу Красной армии уже никто не верил.

У Троцкого в запасе было только одно преимущество: великий бог войны — полевая кухня. Троцкий отправил в Совнарком несколько телеграмм и добился того, чтобы все ресурсы страны были брошены на Волгу. Голодные солдаты способны только на грабеж, так что выбор был простой — либо Советская Россия будет снабжать свою армию, либо она перестанет быть советской.

4

На платформе перед агитпоездом волновалась толпа. Троцкий отодвинул край занавески, сквозь которую краснели написанные наоборот буквы: «Да здравствует мировая революция!» — лозунг предназначался для чтения снаружи.

Гимнастерки с выбеленными потом спинами, линялые фуражки, грязные бинты. Цепь из латышских стрелков едва сдерживала напиравшую человечину.

— Сколько можно?!.. — Злобная матерщина. — Отступаем… Двое суток не жрамши…

Вдоль цепи бегал всклокоченный товарищ Скудра, увещевал, доказывал, но его не слушали.

— Долой!.. Не желаем!.. Пусть выйдет и скажет сам!

Троцкий поманил секретаря, юного мальчика, из самых преданных:

— Пойдем, Костя. Надо выступить перед ними.

— Разнесут, Лев Давидович. Ведь их сотни три набежало…

— Ну уж прямо разнесут!