Аргентинец

Ох как Нина мечтала «показать им всем»! Но ей не приходилось надеяться даже на замужество, несмотря на темные ресницы и кончик косы, который завивался сам по себе. После сдачи выпускных экзаменов мама отыскала ей службу – и не где-нибудь, а в столице. Там ее ждала старуха генеральша: она была не в своем уме, перессорилась с детьми и потому нуждалась в компаньонке.

Мама посадила Нину на поезд:

– Будь с хозяйкой поласковей, может, она тебе что-нибудь оставит после смерти.

Но до старухи Нина не добралась. Прибыв в Петербург, она так растерялась, что целый час без толку кружила по Николаевскому вокзалу.

– Вам что-нибудь подсказать? – окликнул ее господин в длиннополой шинели.

Это был Володя Одинцов. Он ехал в том же поезде и приметил Нину еще в Нижнем. Больше они не расставались до самой войны.

Глава 7 Танго по-русски

1.

По вечерам к Любочке приходили гости – с нижних этажей раздавались смех и игра на пианино. Мариша приносила Климу ужин.

– Что ты тут сидишь бирюком? Пошел бы к молодежи – там у них весело.

– Не хочу.

Мариша долго стояла в дверях.

– Поссорился с Любовью Антоновной? Чего не поделили-то?

Так и не дождавшись ответа, она брела вниз и громко ворчала:

– Дети, ну чисто – дети… По углам бы вас расставить.

Клим не знал, как вести себя с кузиной. Она вдруг превратилась в ведьмочку: то и дело задирала его, но уже не по-доброму, как раньше, а с явным намерением оскорбить. Публично намекала, что Клим не заслужил и копейки из своего наследства, что он в любом случае все промотает, ибо как был безответственным разгильдяем, так и остался.

Он пытался с ней поговорить:

– Любочка, перестань… Я тебя ничем не обидел.

– А что ты мне сделаешь? – перебивала она. – Предлагаю высечь. Сам справишься или помощников наймешь?

Саблин стыдился выходок жены и старался загладить ее вину. Он приглашал Клима к себе, но Любочка не оставляла их одних: приходила, садилась в угол и упорно следила за кузеном, как за вором, который того и гляди что-нибудь сунет в карман.

Клим не понимал, почему она разлюбила Варфоломея Ивановича. Саблин олицетворял собой все, о чем может мечтать женщина. «Ангел, чистый ангел! – говорила о нем Мариша. – Другие по кабакам и по блудницам бегают, а этому ничего такого не надо. Всегда трезвый, всегда при галстуке – только крыльев за спиной не хватает». Любочка явно бесилась с жиру.

Сперва Саблин стеснялся Клима, но со временем оттаял. Как и все вокруг, он много думал о политике.

– Революция началась не сегодня и не вчера, – говорил он. – Власть обвиняла в неблагонадежности любого, кто стремился поднять социальные проблемы. Ей во всем виделась крамола, а когда тебе затыкают рот, это возмущает. Революционеры протестовали против судебного произвола, против вопиющего неравноправия сословий, и дело кончалось ссылкой и каторгой. Почему в России с явным одобрением относились к политическим террористам? Потому что никаким иным способом нельзя было заставить чиновников заговорить о бедах страны. Да что далеко ходить! Я во время отпуска в деревне учил ребят грамоте, так ко мне явился урядник и заявил, что если я и дальше буду проводить уроки без разрешения, он возьмет меня под арест. Цензура не давала слова; сборища и процессии, кроме религиозных, были запрещены…

Клим помнил, что похороны любого мало-мальски приметного либерала превращались в демонстрацию. Никто толком не знал покойного, но молодежи так хотелось протеста, что траурная процессия моментально обрастала сотнями участников. Пели песни, вроде безобидные, но на мотив революционных; на кладбище читали стихи, вроде о Прекрасной Даме, но все знали, что имя ее Свобода… На поминальных обедах среди лакеев были агенты охранки, и это придавало всему особый привкус: их приставили не к кому-нибудь, а к нам, это мы представляем опасность для царизма.

– Все прогрессивно мыслящие люди встали в оппозицию к власти и принялись ее расшатывать, – вздыхал Саблин. – Здание рухнуло, и вот мы сидим в обломках и пытаемся понять: а дальше что?

Клим поделился с ним жутковатым наблюдением:

– У меня такое чувство, что в России не только не боятся насилия, но и приветствуют его. Делается не по себе, когда барышни идут под ручку по Большой Покровской и распевают «Варшавянку»: «Кровью народной залитые троны кровью мы наших врагов обагрим!» Или вот еще «Дубинушка»: «И на бар, на бояр, на попов и господ он обрушит родную дубину».

– Это же только песни! – фыркнула сидевшая в углу Любочка.

– Если бы это была одна песня, ну пусть две… Но когда со всех сторон призывают идти «на бой кровавый», это говорит о том, что население готово к этой крови. Люди считают, что для улучшения жизни обязательно надо кого-нибудь прирезать.

– Тебе-то что? Ты все равно уедешь.

Саблин задумчиво вертел в пальцах папиросу:

– А нам с тобой, Любочка, видимо, придется доказывать, что мы сроду никого не угнетали и числимся «господами» по лингвистическому недоразумению.