Аргидава

Преподаватель этики диктовал нам на лекции: «Любовь – это нравственно-эстетическое чувство, выраженное в бескорыстном стремлении объекта одного пола к объекту другого». Все смеялись над преподавателем. А я его сейчас вдруг пожалела. Мне кажется, что, таким глупейшим образом раскрывая тему лекции, он тоже очень стеснялся говорить о сокровенном, личном. Тем более глуповатым юным легкомысленным людям, у которых это самое нравственно-эстетическое чувство было в самом разгаре. Ну или в ожидании оного.

У нас в семье было интересное развлечение, называлось «соловеетерапия». Хотя можно ли называть это забавой? Мы ездили в рощу у реки слушать соловьев, то есть получать, поглощать, впитывать чувство любви в чистом виде. Чувство, которым делилась с нами и со всем миром маленькая влюбленная серая птица соловей. Каждую новую весну мы слушали соловьев. Мама становилась на цыпочки, вытягивала шею и показывала куда-то вверх на невидимую для меня, близорукой, веточку:

– Вон! Да вон же он! Посмотри, какой маленький, а какая мощь звука!

Я так ни разу ни одной птицы и не увидела, стояла, с благодарностью замерев и прикрыв глаза под ливнем этих волшебных «Тююююти-стиии! Стиу-стиу-стиу – тллллююююю!»

Глава восьмая Вынужденная пауза

Спустя какое-то время Маша увидела у Аси на стене рисунок поющего соловья. Это как будто была она сама, Маша, если бы пела песню об Игнате. У нее бы тоже была такая же глуповатая, растерянная, нелепая рожа, кривая от избытка эмоций, длинный, вытянутый носище, раскрытый клюв, да так, что видны гланды, глаза бы смотрели, но ничего бы не видели, голова чуть откинута! «Стиу-стиу-стиу – тлллллль – кль-кль-кль!» Соловей, конечно, гораздо красивей влюбленного человека: горлышко напряжено, беззащитный, полуслепой… можно убить, и он не заметит – так любит. Птица соловей.

Словом, у моих героев Игната и Маши случилась нормальная человеческая любовь. И поняли они это оба, когда Игнат тащил Машу домой на руках. «Они наверняка скоро поженятся – так думали соседи, когда наблюдали в окошко или с балкона, как эти двое бегут друг к другу дворами, как Игнат провожает Машу, как они подолгу не могут расстаться и подолгу разговаривают, склонив заговорщицки друг к другу головы, хохочут или молчат, – абсолютно по-людски поженятся, в загсе сообщат о своем намерении государству, по местным традициям поедут венчаться в храм у крепости».

Игнат пошел к отцу с повинной сам.

Потом он поменял замки, не пожалел денег и поставил навесные, но кодовые.

Машка валялась дома с растяжением связок и рассуждала:

– Я вообще-то знаю, почему Аргидава никогда и никому не сдалась. Как бы ни завоевывали ее – осадой ли брали, штурмом ли, – не сдавалась и стояла непокоренная, – однажды сказала Машка, перебинтовывая туго щиколотку и глядя на Игната снизу вверх исподлобья.

– Почему? – спросил Игнат, опустившись на колено, чтобы помочь заколоть тугую эластичную повязку.

– Видишь ли, у нее женский характер. И те, кто пытался ее завоевать, хотели ее… как бы это сказать… словом, они хотели ее разрушить, понимаешь? Она вообще-то никому не была нужна на самом деле. Завоевателям просто надо было утвердиться. Они бы ее разрушили и пошли дальше. А уж когда пошел слух, что она не сдается, что никто ее не может одолеть, завоевать, о, тут уже и разгорелся тот самый мужской интерес. Война – это ведь мужская игра. Одни завоевывают, другие сдаются. Потом наоборот – новая битва и реванш. А женщина, она просто не сдается. Не сдается, и все. К тому же та, что хранит в себе тайну.

– Надо искать этого, в кепке, – предложил Игнат.

– Ну вряд ли он. – Ася пожала плечами. – Что ж он, не понимает, что мы его сразу высчитаем?