Аргиш

Вода обожгла холодом – но это было уже неважно. Сапоги, ватник, плащ и рюкзак, сковавший руки, не давали двигаться, грести, бороться.

Один раз всё же вынырнул. С хрипом втянул воздух.

Перед глазами – рябь на воде и в двух метрах осевший борт оранжевой лодки.

Судорожно ворочался, уходя на глубину, словно снулая рыба.

Тело так и не всплывёт – затянет под камень, и оно прочно застрянет там.

Загудело, затрясло, винты пошли набирать обороты.

Борт оторвался от земли, завис в полуметре и плюхнулся обратно. Жёстко.

Виталик встревоженно оторвался от иллюминатора.

Они – четверо, друг против друга – сидели вдоль бортов на дюралевых лавках.

Возле двери на откидном стульчаке притулился механик в мятой серой рубахе с наушниками на голове – не смотрит, глаза закрыл.

И никаких ремней безопасности, словно в гости пришли.

Сзади – огромный жёлтый бак с дополнительным топливом, с вмятиной на боку. На полу – вещи, грудой – лодки в баулах, рюкзаки, ящики с продуктами.

Виталик нервничал. Летать не доводилось. А уж летать на вертолёте, на этой потрёпанной консервной банке, где красной масляной краской возле дверных петель коряво написано «рубить здесь» – помыслить невозможно. Дураку было понятно, что лётный ресурс давно выработан, но это, похоже, никого не волновало.

Изнутри – рвалось наружу, протестовало, кричало: «Глупость! Ты совершаешь глупость! Остановись, ещё не поздно! Закричи, что всё! Что не летишь! Пусть откроют дверь! И… земля, трава, поезд, московский асфальт, дом, постоять перед подъездом… Аааа!»

Вадим уткнулся в иллюминатор, Андрюха возится с картой – оторваться, блин, не может. Колька щёлкает фотоаппаратом. Всем всё пофиг… рухнем ведь сейчас!

Пригнулся, чтобы лучше видеть.

Впереди – спинки кресел и головы пилотов в открытом проёме, край панели приборов виден и распах смотрового фонаря – мутным кажется, – небо в нём какое-то мутное, облака мутные.

Загудело.

Ещё сильнее.

Борт оторвался, чуть клюнул носом и пошёл вперёд, резко набирая высоту. Пронеслись мимо: приземистый домик аэропорта, стоящие на приколе вертолёты, чахлые берёзки по краю поля, бетонный забор.

Вверх!

Мелькнула широкой лентой Двина. Лодки – штрихом.

Вираж – и вбок, уходим…

Зона, вышки, правильность бараков.

И вот она – тайга – зелёная, пока ещё неряшливо порезанная просеками. Великая, великолепная зелень, уходящая за горизонт.

Затрясло. Заложило уши.

Колька встрепенулся, толкнул плечом, закричал в ухо: «Не ссы, Капустин! У него авторотация есть».

– Чего?

– Авторотация! – кричит, а ни фига не слышно. – Это когда всё отказывает, вертушка падает, а винты сами собой начинают раскручиваться. Ну? Соображай! Лень кричать.

– А-а-а…

– Есть только один минус, – кричит, – если с маленькой высоты будем ёбаться, то сразу насмерть – винты раскрутиться не успеют.

Тут нужно высоту набрать.

Повернулся к иллюминатору, посмотрел вниз и снова:

– А если с высоты… То всё нормально. Винты раскрутятся, потом отлетят и такой… ёб будет! Мало не покажется. Но! – тянет палец вверх. – Некоторые утверждают, что шанец есть.

– Пошёл ты!

Повернулся, уткнулся в иллюминатор.

Вдруг накатил фатализм – спокойствие – пусть будет как будет. Уже всё. Уже лечу. Не думать. Не думать, что страшно.

Сначала смотрел в пол – не видеть этой высоты. Тревожно прислушивался к работе двигателей, потом надоело и, как все, прилип к иллюминатору.

Солнце и синь разлились по небу, лишь вдали, у самого горизонта – белые пятна облаков. Внизу – бесконечная тайга – деревья тянутся вверх, поломанные стволы белеют разбросанными спичками. Болота, болота – округлые, похожие на блюдца – даже не рыжие, а какие-то грязно-оранжевые. И тень от вертолёта – маленьким серым пятнышком – быстро так, по кронам деревьев, через болота – вперёд куда-то…

Два часа лёта – и всё стало привычным, как будто не первый раз, а в сотый. Колька вон вообще на вещах растянулся, спит.

Гул двигателей – монотонный, обнадёживающий.

Лететь предстояло далеко и долго, с дозаправкой на какой-то затерянной в тайге буровой и дальше – в сторону Нарьян-Мара.

Дремал. Думал. Сон и явь причудливым образом смешивались, и в голове ворочался какой-то ворсистый ком из обрывков воспоминаний, невнятных рассуждений, фантазий.

Мутно всплывало…

Почему у меня не так, как у всех? Почему я такой? А может… почему меня таким сделали? Кто? Бог? Родители? Гены или цепочка ДНК? Почему мне не нужно то, что нужно всем? Они же вот знают – как надо, к чему стремиться, что хотеть…

А мне вот ничего не хочется. Живу, и всё. Почему я должен рваться в начальники, что-то создавать, карьеру эту дурацкую делать? Я никого не трогаю, никуда не лезу, и меня пусть не трогают. Хорошо мне.