Аргонавт

Разочарование находило на нее приступами. Иногда оно подкрадывалось к ней ночью или в сумерках, тогда Аэлита зажигала ароматическую свечу или куренья, включала свой любимый The Sound – и разочарование отступало. Иногда оно охватывало ее среди людей – в автобусе или на почте, в поликлинике или в школе, на улице Виру – в таких случаях с ним справиться было сложнее: становилось нехорошо, Аэлиту душило что-то, начинала болеть голова, в груди появлялась ломота, и люди казались манекенами. Она торопилась куда-нибудь спрятаться: в скверике, или находила пустой бар, таким в Старом городе часто оказывался «Техас», она пряталась в пыльном темном углу возле камина, пила мате и старалась думать о чем-нибудь грандиозном: например, представляла планету безлюдной, она ходит по ней, как призрак, никто и ничто ей ничего сделать не может, она плывет, как облако, над горами, реками, полями… образы выскальзывали, исчезая, как миражи, до того как она успевала их рассмотреть; Аэлита пыталась сосредоточиться, подумать… но мысли исчезали, не успев превратиться в слова, мысли вращались, как лопасти ветряка, голову наполнял ветер – кажется, если закроешь глаза, тебя унесет, все вокруг померкнет, и ты окажешься черт знает где.

Однажды она представила человека автострадой, по которой едут другие люди, едут новостями нагруженные самосвалы, жужжат журналисты на мотоциклах, проплывают редкими облачками идеи, медленно тянутся полицейские кортежи сериалов, редко парализует движение «Скорая помощь», сон или опьянение, проезжают огромные фуры с рок-группами, врываются порно-перформансы и тут же исчезают, шествуют парады, армии, демонстрации с лозунгами, тягачи везут гигантские книги, крадутся рекламные агенты, закапывают мины политики – и такое творится в каждом. Той ночью ей снилось Нарвское шоссе – деревья, Русалка, море, паромы, песок, – она ехала на большой красной машине и не понимала, куда едет, потому что Нарвское шоссе не кончалось, оно словно вращалось, как колесо.

Аэлита мечтала, что когда-нибудь уедет, у нее будет другая жизнь, длинная и необычная, и умрет она в каком-нибудь экзотическом месте, куда попадет, побывав в самых неожиданных ситуациях. Она представляла свою смерть в Сан-Франциско; она представляла свою смерть в Париже – случайной и бессмысленной: авария, ограбление, болезнь, но даже так это было бы чем-то из ряда вон выходящим; она думала о том, что авиакатастрофа – самая легкая и прекрасная смерть (наверное, я бы совсем не испугалась и ничего не успела бы почувствовать. Но сперва надо попробовать церемонию аяхуаска, иначе нет смысла и в смерти!).

Она отфрендила старых друзей, стерла все записи и принялась энергично наполнять свой аккаунт новыми «друзьями» и фальшивой информацией (причем собирала друзей со всего мира пачками, как это делают тинейджеры, которые стремятся зарабатывать на популярности своего блога).

Если кто-то сюда заглянет и захочет обо мне что-то узнать, то не узнает обо мне ничего, но будет думать, будто меня знает, и знать будет только то, что мне нужно.

Это было частью плана. Она задумала уйти из дома, бросить школу, найти работу. Чтобы ни от кого не зависеть (Антон предлагал съехать к нему, она не хотела, и он не понимал, сколько ни объясняла: дурак думает, что мне с ним будет легче: он такой же, как все, – ну, как ему объяснить? Наверное, лучше не надо – обидится).

Аэлита понимала: чтобы план осуществился, ей надо стать старше. В своем фальшивом аккаунте она изменила дату рождения: 10/29/1995. Она закончила школу № 6. Она работала в телефонном центре в Лондоне. Она жила чужой жизнью, о которой узнавала из тех же соцсетей. В свои френды она изловила дюжину работников фирм по трудоустройству. Писала им комментарии на эстонском и английском. «Шарила» их бессмысленные посты, слала им смайлики и месседжи, ставила лайки. «Пусть привыкают ко мне. Скоро я пришлю им CV, и они найдут мне работу. Главное – съехать».

Изменения в ее аккаунте сильно озадачивали и интриговали Боголепова, потому что многое из того, что она писала, не вязалось с тем образом, который он кропотливо собирал последние полтора года (полтора года пыток и тяжелых внутренних драм, чреватых последствиями, о которых было страшно подумать, но, изо дня в день повторяя ее мотто «Come what may and make my day», он чувствовал, что только благодаря ей не устрашается завтрашнего дня).