Аргонавты 98-го года

Он взял маленькую белую руку и посмотрел с высоты своего великолепного роста в милые глаза, глядевшие на него. Он поклонился с ледяной холодностью.

- Я очень польщен, что мой брат говорил вам обо мне.

Он бросил на меня мрачный взгляд.

- Садись, Гарри, - сказал я. - Мы с Берной хотим побеседовать с тобой.

Он подчинился, но неохотно. Мы уселись втроем и тяжелая принужденность водворилась между нами. Берна нарушила молчание.

- Как вы проделали путешествие?

Он проницательно посмотрел на нее. Он увидел простую девушку, скромную и милую, смотревшую на него с лестным интересом.

- О, не плохо. Хотя проезжать по шестидесяти миль в день на трясущейся телеге - несколько однообразно. Станционные дома, однако, в общем очень приличны, хотя в некоторых местах отвратительны. Тем не менее это было все ново и интересно для меня.

- Вы пробудете с нами некоторое время, не правда ли?

Он удостоил меня новым угрюмым взором.

- Это будет зависеть… я еще не решил окончательно. Я хочу увезти с собой домой Этоля.

- Домой? - в ее голосе послышалась патетическая спазма. Глаза ее окинули маленькую комнату, которая была «домом» для нее.

- Да, это будет очень хорошо, - пробормотала она. Затем мужественным усилием она начала оживленный разговор на тему о Севере. Он слушал ее напряженно, с очевидным любопытством. Его враждебность постепенно уступала место вниманию.

Но я мог заметить, что он не столько слушал, сколько изучал ее. Его внимательный взгляд не отрывался от ее лица.

Потом я вступил в разговор. Сумерки окутали нас, и лишь угли в открытом камине освещали комнату розовым пламенем. Я не видел его глаз, но чувствовал, что он все еще зорко наблюдает. Он отвечал «да» и «нет» на наши вопросы, и голос его звучал очень сдержанно. Через некоторое время он поднялся, чтобы уйти.

- Я провожу тебя до гостиницы, - сказал я. Берна бросила на меня незаметно встревоженный, умоляющий взгляд. На щеках ее горели красные пятна, глаза блестели. Я видел, что ей хочется плакать.

- Я вернусь через полчаса, дорогая, - сказал я, в то время как Гарри церемонно пожимал ей руку.

По дороге мы не разговаривали. Когда мы вошли в комнату, он зажег свет и обернулся ко мне.

- Брат, кто это девушка.

- Она - она моя хозяйка, вот все, что я могу сейчас сказать, Гарри.

- Повенчаны?

- Нет.

Он взволнованно зашагал по комнате, в то время как я очень спокойно следил за ним. Наконец он заговорил.

- Расскажи мне о ней.

- Сядь, Гарри, зажги сигару. Нам лучше потолковать об этом спокойно.

- Прекрасно. Кто она?

- Берна, - сказал я, закуривая свою сигару, - еврейка; она родилась от невенчанной матери и выросла в нищете и разврате.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Его рот ожесточился, брови нахмурились.

- Но, - продолжал я, - я хочу сказать следующее. Помнишь, Гарри, мама любила рассказывать нам о нашей сестренке, которая умерла малюткой. Я часто представлял себе мою умершую сестру, и в прежние мечтательные дни любил воображать, что она не умерла, а выросла и была с нами. Как бы мы любили ее, не так ли, Гарри? Так вот говорю тебе, что, если бы наша сестра выросла большой, она не могла бы быть прелестнее, чище, ласковей этой девушки, этой Берны.

Он иронически улыбнулся.

- Но если, - сказал он, - она так необыкновенно хороша, почему ты не женился на ней?

- Брак еще не все, - сказал я, - часто даже ничто. Любовь - вот что есть и будет всегда великой сутью. Она существовала задолго до того, как брак вообще был установлен.

Есть более высокий идеал совместной жизни людей, основанный исключительно на любви, любви такой совершенной, что законные узы лишь оскорбляют ее. Любовь, которая несет в себе свое оправдание. Такова наша любовь.

Ироническое выражение его лица перешло в насмешку.

- Послушай, Гарри, я хочу сказать тебе, что эта девушка чистое золото, неоценимая жемчужина. Мы любим друг друга безгранично. В гармонии нашего существования никогда не было ни одного неверного звука. Мы верны и доверяем друг другу. Мы принесем все в жертву друг для друга. И я снова повторяю, что наш брак во сто раз священнее, чем девяносто девять из ста заключенных со всеми церемониями, пышностями и таинствами.

- О, человече, человече, - сказал он с сокрушением, - что это вселилось в тебя? Что это за бессмыслица, что за увертки? Я говорю тебе, что прежний путь, путь существовавший поколениями, лучший. Как печален для меня день, когда я нахожу своего брата болтающим такой вздор. Я почти рад, что мама умерла, Ее сердце, несомненно, разбилось бы от сознания, что ее сын живет в грехе и сраме, живет с…

- Полегче теперь, Гарри, - предостерег я его.

Мы стояли лицом друг к другу, со столом между нами.

- Я намерен высказаться. Я проделал весь этот путь, чтобы сказать это, и ты должен выслушать это. Ты - мой брат. Бог-свидетель, что я люблю тебя. Я обещал следить за тобой и теперь я намерен спасти тебя, если смогу.