Аргонавты 98-го года. Скиталец

— Возвращайтесь, — говорил кто-нибудь на улице, — горные законы упразднены. Все участки забронированы. Даже если вам удастся найти что-нибудь хорошее, проклятые разбойники, правительственные акулы, выставят вас оттуда в два счета. Здесь нет настоящего дела. Они дерут с вас налоги за разработку приисков, налоги за срубленное дерево, за продажу рыбы, скоро они обложат нас налогом за то, что мы дышим. Возвращайтесь.

И многие уходили, многие из самых упорных в дороге. Они могли переносить лишения и опасности, вьюги и пороги, дикую разрушительную природу, но когда дело дошло до хитрости, мошенничества и лицемерия их товарищей, они пали духом, сдались.

— Ну, ребята, я, кажется, славно поработал, — сказал Блудный Сын, с некоторым самодовольством входя в палатку. — Я купил три полных снаряжения на берегу. Я заполучил их на 25 процентов дешевле, чем они стоят в Ситтле, и заработаю 100 процентов на этом дельце. Теперь как раз время скупать у возвращающихся. Они так скисли от всей этой истории, что готовы избавиться от своего груза в любую минуту. Все они стремятся уехать. Они жаждут положить несколько тысяч миль между собой и этой навозной кучей мира. Они не желают больше слышать название Юкон, разве только в качестве ругательства. Я намерен скупать их припасы. Увидите, ребята, если я не наживу кучу денег.

— Нехорошо наживаться на них, — заметил я.

— Ничего тут нет нехорошего. Это дело. Ваша нужда — моя удача. О, из тебя никогда не выйдет человек наживы в наш век, мой мальчик. И к тому же шотландец.

— Это пустяки, — сказал Джим, — дайте-ка я расскажу вам, какое я устроил сегодня дело. Вы помните, что я уложил со своими вещами утюг, и вы еще смеялись надо мной, называя меня домашним клопом. Но я соображал. Бывают ведь и там вечера в обществе, и славная выутюженная белая рубаха может очень пригодиться. Во всяком случае, думал я, если в этой глуши не для кого одеваться, я принаряжусь во славу всемогущего; вот почему я захватил свой утюг. — Он посматривал на нас с искорками в глазах и продолжал: — Так вот оказалось, что в лагере всего-навсего три утюга, кроме моего, и так как все франты желают носить крахмальные рубашки, а все размалеванные Иезавели требуют белье с иголочки, то прачки обезумели в поисках за утюгами. Я не собирался продавать своего, но одна старая раскрашенная леди, которая содержит фешенебельную прачешную (и сестра во господе) пришла ко мне со слезами на глазах, так что я в конце концов оказался вынужденным расстаться с ним.

— За сколько, Джим?

— Видите ли, я не хотел быть очень жестоким к старой деве и спустил его дешевле.

— Сколько?

— Видите ли, дело в том, что их всего три или четыре на весь лагерь, поэтому я спросил сто пятьдесят долларов, и она с быстротой молнии потащила меня в лавку и заплатила песком! — И он помахал мешочком перед нашими смеющимися лицами.

— Это очень удачно, — сказал я. — Но здесь, кажется, все вверх дном. Сегодня я встретил человека, несшего ящик с яблоками. Толпа умоляла открыть его. Он распродал эти яблоки по доллару за штуку, и люди чуть не дрались за них.

Так было со всем. Цены стояли невероятные. Яйца и свечи продавались по доллару за штуку, а картофель по доллару за фунт. А в прошлом году гвозди для подков продавались по доллару за гвоздь.

Снова я блуждал по длинной улице с ужасной ноющей тоской в сердце. О, если б я только знал, что она в безопасности. Каждая стройная женщина издали казалась мне похожей на нее, и сердце мое начинало биться от волнений. Но всякий раз мне приходилось испытывать разочарование. Нигде не было и следа Берны.

В таком возбужденном и тревожном состоянии духа я взбирался по склону, который осеняет золотоносный город. Его называют Куполом. Поверхность его глубоко изрезана шрамами, как бы изрыта космическим вихрем. Здесь на самой вершине у каменного кургана я останавливался, проникнутый глубоким благоговением. Оттуда открывался обширный горизонт подавляющего величия. Подо мной протекал могучий Юкон, то извиваясь серебряной лентой, то расширяясь в озеро ртути. Он казался неподвижным, мертвым, как кусок зеркала на собольем покрывале. Огромная долина была сверхъестественно тиха и похожа на мантию, погруженную в тень долгой, долгой ночи. Край был безмолвный, пустынный, безжизненный, с закругленными очертаниями, изобилующий грубыми складками и дерзкими изгибами. Горы походили на спящих гигантов. Тут виднелась выпуклость женской груди, там след мужского бедра. А за этой грудой растянувшихся титанов далеко, далеко вдали поднималась, как ограждающий частокол, зубчатая линия скал.