Аргонавты Времени (сборник)

Несмотря на все это, неприятности продолжали сыпаться на меня точно из рога изобилия. Стоило мне выйти на улицу, как всякий сброд из школяров, подносчиков клюшек для гольфа и неоперившихся юнцов принимался горланить мне вслед; глупцы вроде старика Лаптона, которым было невдомек, что человек не может расплатиться тем, чего у него нет, угрожали мне физической расправой; жены различных джентльменов, полагавшие, что их благоверным следует отдохнуть от трудов праведных из-за якобы полученных ими увечий, ежедневно донимали меня; я был завален всевозможными судебными повестками, где перечислялись всевозможные обвинения, одно нелепее другого: злонамеренное членовредительство, убийство по неосторожности, умышленная порча чужого имущества, нарушение границ частных владений… Чтобы разом со всем этим покончить, я покинул Минтончестер и уехал в Италию, оставив мою бедную мамочку улаживать обрушившиеся на меня невзгоды с присущей ей невозмутимостью и твердостью духа, – что она, надо признать, и делала, не жалея сил.

Так или иначе, получить с нее сполна согражданам не удалось. Однако ей все же пришлось распрощаться с нашим домиком в Минтончестере и присоединиться ко мне в Арозе[153], несмотря на ее нелюбовь к итальянской кухне. По прибытии она обнаружила меня в шаге от славы, поскольку я успел установить своего рода рекорд, свалившись за три дня в три ледниковые расселины. Но это уже совсем другая история.

Полагаю, что мой первый полет – от старта до приземления – обошелся мамочке в девятьсот с лишним фунтов. Если бы я не воспрепятствовал ее первоначальному намерению возместить все убытки, ей пришлось бы выложить три тысячи… Но приключение стоило этих затрат. Да, стоило. Хотелось бы пережить все это заново! И наверняка не один старый чудак вроде меня сидит сейчас дома и тоскует по тем счастливым, полным опасных авантюр и навсегда ушедшим временам, когда любой юнец, наделенный удалью и отвагой, был волен отправиться в полет куда угодно – и разнести вдребезги что угодно, – а потом на досуге подсчитывать, во сколько ему это обойдется, и размышлять о том, что его за это ждет.

1910

Странная история с газетой мистера Браунлоу

Перевод А. Бродоцкой.

1

Я назвал свой рассказ «Странная история», поскольку история эта необъяснима. Когда я услышал ее от Браунлоу в первый раз – урывками, – мне сразу подумалось, что она странная и невероятная. Однако оставаться невероятной она упорно отказывается. Сначала я напрочь отверг услышанное, потом засомневался и, тщательно все пересмотрев, капитулировал под натиском доказательств, затем отверг все эти доказательства как искусную мистификацию и заявил, что не желаю больше ничего знать об этой истории, после чего был вынужден вернуться к ней из непреодолимого любопытства и проделать все заново – и в конце концов волей-неволей пришел к выводу, что Браунлоу говорил правду (насколько он вообще способен говорить правду). Вот только правда получается какая-то странная – странная и будоражащая воображение. Чем достовернее становится эта история, тем она страннее. Она не дает мне покоя. У меня от нее лихорадка; она заразила меня – не микробами, а вопросительными знаками и неутоленным любопытством.

Признаться, Браунлоу склонен к розыгрышам. Я знаю, что ему доводилось сочинять небылицы. Однако я не припомню, чтобы он сочинял что-то столь же замысловатое и последовательное. На такое Браунлоу попросту не способен – он слишком ленив и легкомыслен. И он бы рассмеялся. Рано или поздно он обязательно рассмеялся бы и выдал себя. Настаивая на правдивости поведанной им истории, он ничего не выигрывал. Так или иначе, его честь никак не затрагивалась. И вдобавок есть же этот клочок газеты, этот надорванный конверт с адресом…

Я сознаю, что испорчу многим читателям впечатление от своего рассказа, но не могу не упомянуть, что в тот вечер, когда все началось, Браунлоу определенно находился в легком подпитии. Едва ли он был в состоянии делать холодные взвешенные наблюдения и тем более объективно описывать происходящее. Все виделось ему в преувеличенно радужном свете. Он что-то замечал, восторгался и тут же переключался на другое. Пределы пространства и времени были ему нипочем. Разговаривали мы уже за полночь. Браунлоу только что отужинал с друзьями.