В отчаяньи стояла она перед дверью и думала, что вот еще вчера разговаривала с Володей, живым и здоровым, и смеялась, а вот сейчас, может быть, он лежит рядом, в нескольких шагах от нее, за стенами этого несчастного здания, — мертвый, погибший мучительной страшной смертью!
И еще думала, что никого в жизни уж не будет так любить, как Володю…
Вдруг!.. Тихонько приотворилась дверь, — из-за нее осторожно выглянуло беззвучно смеющееся лицо Горянского.
— «Володя!.. — захлебнулась Елена неожиданностью, радостью и светлым испугом.
— Так это — мистификация?!.. Так это — ты сам, нарочно?!.. А я-то испугалась до смерти!..»
— «Шпик ушел?» — быстро спросил Горянский.
— «За помощью побежал, — за пожарными… Я его сама просила», — улыбнулась Елена.
— «Да, я видел из окошка, как он помчался зайцем… Ну, бежим, Елена! — у нас мало времени, а шпик проклятый может вернуться…»
Горянский аккуратно затворил дверь, повернул ключ два раза, вынул его и положил в карман; потом взял Елену за руки, привлек к себе и они поцеловались нежно и бурно и побежали, держась за руки, как дети, от пылавшей факелом лаборатории, освещавшей все вблизи, — во мрак, туманный и липкий, но казавшийся им светлым и приветливым, как их будущее…
Через минуту фиакр бешено мчал их по плохо освещенным улицам предместья…
Скоро потянулись светлые, пылавшие электричеством и газом, площади и бульвары, промелькнули, ослепительные днем и ночью Елисейские поля, и через полчаса Горянский вслед за Еленой подымался по лестнице на пятый этаж, мимо изумленной консьержки, которую не мог привести в себя даже золотой пятифранковик, деловито опущенный в ее ладонь Горянским, решившим разыграть галантного денди.
Только, когда он вошел к Елене, только когда опустился на диван в уютной маленькой простой комнатке, он почувствовал внезапно страшную слабость, разбитость, жаркую сладкую истому и усталость во всем теле.
Это его удивило: ведь он спал перед этим весь день, весь вечер, — почти до самого пожара…
— «Володя, что с тобой, милый? — сказала прижавшаяся к нему было Елена, изумленно отодвигаясь.
— О тебя обжечься можно, ты весь горячий, как огонь…
— Да у тебя ведь страшный жар!»
Мысли Горянского путались, ему стало казаться, что он еще в горящей лаборатории.
— «Уйди, Елена!.. Уйди!.. Горим!..
— Горячо!.. очень горячо!.. ключ затерялся — не отворить…
— Спасать!.. радий!..
— Елена… люблю… Огонь!..» — бормотал он в забытьи.
Елена уложила его на диван, укутала, как ребенка, поцеловав нежно и испуганно, и побежала за врачом.
Напряжение последних дней и усиленная мозговая работа без отдыха, в течение недавних месяцев, не прошли Горянскому даром…
Приведенный Еленой живший поблизости старичок доктор объявил, что у больного нервная горячка…
ГЛАВА 4
На остров!
… — «Так ты не хочешь их убивать, Елена? — говорил Горянский, когда после ласк, они отдыхали разнежено и устало на смятых подушках кровати…
— Черт с ними, пусть живут!..
— Все равно: рано или поздно волна рабочей революции сметет эту сволочь…
— А мы будем жить, жить и жить!.. Вся жизнь — наша, мы возьмем ее всю, не правда ли, детка?
— Чего нам ждать?!..
— Дай-ка сюда телефон, Елена!»
— «Не надо, милый… Тебе еще вредно, — ведь ты еще не выздоровел!»
— «Ерунда! — я здоров, как бык, или ты не довольна моими поцелуями?
— Давай сюда трубку, я хочу говорить с Чембертом… Ведь, подумай, — я совсем забыл его! — Больше месяца я не слышал его голоса!..
— Чемберт — славный, вот увидишь, Елена, он будет ревновать меня к тебе!..»
Елена подвинула к Горянскому прибор, находившийся в маленьком чемодане, включила радио-аккумулятор, быстро распахнула окно и свесила маленькую антенну…
Она хорошо помнила все наставления Горянского, которые тот ей дал перед болезнью, и гордилась тем, что в прошлый раз сама сумела поговорить с островом.
Горянский с кровати любовался ее легкими изящными движениями…
Антенна висела за окном. Солнце отбрасывало от нее сетчатую тень на обои.
Горянский взял трубку и упруго нажал рычажок прибора. — Легкий треск заискрившейся антенны… Мгновение… — искра радио перелетала через океан. — Вот Горянский уже соединился с островом и с улыбкой прислушивался к звукам аппаратной, отдававшимся в слуховой трубке…
Он так привык к острову, что знал, помнил и чувствовал каждый прибор, каждую машину, как живую: — вот гудит большая правая «А», как большой шмель, медленно, ровно, солидно, с достоинством… Вот «Альфа» и «Бета» — быстроходные современные, частят друг за дружкой, вперегонку, точно два славных игривых мальчугана…
Вот еле слышен серебристый шелест большой островной антенны: Горянский на минуту ясно увидел аппаратную. Он представил себе, как его искра ударила в островную антенну… Звонок!.. Открылась крышка слухового прибора… Кто подойдет к нему? Дежурный телеграфист? Чемберт? Нет, он, вероятно, на работе.
…— «Алло! Остров! Кто у телефона?»
Горянский узнал сразу этот голос у которого ни путешествия, ни известное образование не смогли отбить акцента еврейского предместья.
— «Это — я, коллега Тамповский!