Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Впервые за очень долгую часть своей жизни выразившись не по благородному, я схватился за прожектор, пытаясь остановить его наклон. Бесполезно. Я почувствовал, как ноги начинают отрываться от настила. Взгляд непроизвольно метнулся вниз, туда, где суетились люди, с такой высоты маленькие, словно вырезанные из бумаги солдатики. Меня замутило.

Раздался торопливый перестук сапог. Зубцова, бросив инструменты, кинулась ко мне через мост. Крепко схватившись за мою куртку, она потянула меня назад. Вместе мы с огромным трудом опустили прожектор на железные мостки, после чего со стоном сползли на настил.

– Идиот! – Зубцова, злая и раскрасневшаяся, трясущимися руками выбила из пачки папиросу. – А если б ты кого угробил? Кто ж так работает?

Она жадно закурила и, выпустив дым в потолок, вдруг протянула мне мятую, покрытую пятнами смазочного масла пачку.

– Но, что прожектор не отпустил – молодец. Курить будешь? Не стесняйся, бери. Тебе за все это Стимофей Петрович такой штраф влепит, что не скоро еще деньги на курево появятся.

Подрагивающими руками я принял папиросу и жадно затянулся. Сквозь дым я разглядывал стоящего по другую сторону мостков начальника бригады, что-то торопливо пишущего в свой блокнот, и Ивана Паяло. Возможно, мне лишь показалось, но даже в царящей дымной полутьме на его лице читалось явное злорадство.

01100

В шесть часов вечера фабричный гудок отмерил окончание смены.

– Остроумов, за мной. – Появившаяся из клубов пара Зубцова с наслаждением расправила плечи. – Хорошо поработал, хорошо отдохнешь.

Следующий час мы провели в фабричной конторе, где мне готовили бумаги о заселении, выдавали пропуска и дозаполняли личное дело. Только после этого мы пересекли уже опустевший фабричный двор, направившись к четырехэтажным, черным от копоти рабочим казармам.

Деревянная дверь, уплотненная тряпками, тяжело распахнулась, и мы вошли в плохо освещенный сводчатый коридор. Внутри было нечем дышать: фильтры уличной вентиляции почти не работали, и печной дым рвался из тянущихся вдоль стен труб. Кругом дикое нагромождение какой-то мебели, досок, бочонков.

Проверка пропусков дежурным, узкая деревянная лестница. Через несколько пролетов – одинокая дверь: заглянув внутрь, я увидел огромный зал, занявший весь второй этаж. От начала до конца он был заставлен кроватями. Грязные, сбитые из дерева, лишенные всякого намека на белье, они занимали все место в зале, кроме узкого прохода. У некоторых кроватей стоял порой стул или сундук, но вещи в основном просто висели на вбитых в стену гвоздях.

Зал был полон людей, кто-то спал, раскинувшись на кинутой на доски грязной куртке, кто-то метался, то ли в бреду, то ли в белой горячке, кто-то оживленно разговаривал, кто-то читал книгу. Людей в зале было набито, как в полицейскую камеру, а может, даже больше.

Выше – то же самое. Еще одна грязная деревянная лестница, еще один заполненный кроватями этаж.

– Что, интеллигенция, не нравится жилье? По лицу вижу, что не нравится. А ты привыкай. – Зубцова хмыкнула. – У тебя-то поди на квартире приказчицкой повольнее жилось? На простынях поди лежал, да за столом сосновый кофий пил? Ну, уж извини, с этим туго у нас.

– А что, здесь все живут?

– Почему же все? Стимофей Петрович, например, в городе квартирует. Как и другие мелкие начальники. Мастера, конечно, снимают часто. А мы все здесь, куда деться? Или у тебя может секрет есть, как при той плате, что мы получаем, можно в приличном доме комнату снять? Ну, так поделись, а то я, сколько ни работаю, все никак догадаться не могу. Но ты не унывай, ты с нами, с ремонтниками жить будешь, у нас получше.

Четвертый этаж был таким же общим залом, только разгороженным досками. Даже не доходящие до потолка, они образовывали сложный лабиринт коридоров со множеством маленьких, забитых людьми каморок.

Откинув ситцевую занавеску, Зубцова пригласила меня внутрь одной из них и сразу же грохнулась на сбитую из досок кровать, с облегчением стягивая сапоги.

– Что стоишь, падай. – Она кивнула на несколько ящиков, застеленных рогожей, и старыми куртками. – Или ты думаешь, что я тебя в свою кровать пущу? Зря.

Из угла хохотнул Иван Паяло. В отличие от всех остальных, он лежал на самой настоящей железной кровати в обнимку с молоденькой черноглазой девушкой, судя по сползшему одеялу – явно не слишком сильно одетой.

– Лакрицина, она на производстве патоки работает, – представила хихикнувшую девушку Зубцова. Рука ремонтницы переместилась, указывая на сгорбившегося за книгой парня: – Мокротов Валентин, ветеринар, студент – в нашей больнице работает. А это Варя, жена его, упаковщица конфет, – она указала на заплаканную девушку в застиранном платье.