Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Беседа за столом не клеилась. Маша, краснея, старалась не встречаться со мной взглядом. Быстро съев свою порцию, она повернулась к Владыке и, повинуясь его приказу, отправилась убирать дом. Ариадна тоже не проронила ни слова – она была полностью поглощена обдумыванием нашего дела. Лазуриил же, кажется, и вовсе не привык говорить за едой. Наконец, когда он выскреб свою тарелку и полностью опустошил уже второй стакан горячей воды, я все же попытался задать вопрос, который давно меня мучил: – Владыко, можете рассказать про моего отца?

Лазуриил посмотрел на меня серьезно и грустно.

– Могу. Он был святой человек.

– И предатель.

– И предатель. Но что сделаешь. Выбор был перед ним – Родину предать или Бога. Он его сделал. А ты бы кого предпочел, Виктор?

– Четыре тысячи человек.

– Погибни и сорок тысяч, все равно все было бы верно. Виктор, я не имею права об этом рассказывать. Все мы даем обеты. Но, поверь, твой отец был хорошим человеком.

– А те люди? Четыре тысячи людей?

– И они были хорошими людьми. Кто-то даже моими друзьями. Плохие люди, поверь, сбежать успели. На то они и плохие. Небесный град Архангельск. Светлый город. Но даже туда дотянулся проклятый Петрополис. Даже туда. У многих там уже вместо душ зола.

– Почему вы так ненавидите Петрополис, Владыко?

Лазуриил устало посмотрел на меня своими светло-синими глазами.

– Путь ненависти греховен. И ей нет места в моем сердце. Нет, я лишь сопротивляюсь ему, тысячеглавому Городу-зверю. Наш мир, Виктор, задуман как царство света. Царство правды. Царство радости... А этот город есть Темное царство, в котором гибнет все то хорошее, что было в нашем мире.

Владыко задумчиво посмотрел в потолок.

– Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял. Знаешь, Виктор, как началась эпидемия в наших краях? Много лет назад, в Последнюю войну, здесь, как и везде, разрывались ракеты, несущие заряды Гнили. Плесневели поля и плесневели люди. Край опустел, но череда засух, посланная Господом, сумела исцелить эти места. К сожалению, не до конца.

В том году купец Толстобрюков порешил добывать торф. Он велел сыну собрать рабочих и начать разведывать болота. Шло время, рабочие уходили все глубже и глубже в непролазные топи. И вот в один из дней они обнаружили полусгнивший дом. Очень старый и неведомо кем построенный. Кем-то из людей двигал интерес, кто-то подумывал обыскать его и нажиться деньгами, кто-то просто решил, что можно переждать начавшийся дождь. Люди вошли под его крышу, и что бы они там ни нашли, но с болот они вернулись уже в бреду и жару. И хотя потом сожгли и тот дом, и трупы этих людей, но выпущенный мор уже нельзя было остановить.

И вот знаешь, Виктор... Петрополис мне напоминает тот самый дом. Чистые и светлые люди приезжают в него со всей империи, но проходит год-другой, и свет внутри них гаснет. Они гниют изнутри, пораженные ядом столицы, она меняет их, вырождает, и вскоре уже они сами заражают других людей, что приезжают в город. Город ест их, как голодный зверь, как плесень, он переваривает, он впитывает их, делая своей частью. А потом он, словно ядовитые споры, выпускает из себя перерожденных, изуродованных людей, чиновников и военных, фабрикантов и разночинцев, и эта гниль садится на мелкие городки, на села и деревни, садится, чтобы отравить их своим черным ядом.

– Но...

– Без но. Ты сам знаешь это. Ты вел расследования, и ты видел, что город делает с людьми. Как он уродует их.

– Клекотов был из Екатеринозаводска.

– Одного из промышленных центров империи. А кто превратил в него некогда мирное село, где люди видели чистое небо и сеяли золотое зерно? Кто? Люди из какого города? Ты думаешь, мерзавец, сатанаилов скотопес Клекотов с его прогнившим сыном могли бы сотворить такое, честно паши они землю и живи внутри крестьянской общины? Или мог бы унижать злодей Кошкин ближних своих и насиловать Рассветову, если бы его город не развратил? А ты, Виктор? Ты, не попади в Петрополис, кем бы стал? Священником пречистым. Души бы людей спасал. А не тела их, как сейчас... Город-зверь же и тебя съел, обратил в свою шестерню, и молотишь ты, как он тебе прикажет, зубцами кровавыми.

Я взглянул в глаза Владыки, но увидел в них только глубокую, неискоренимую печаль. За меня, за Рассветову, за замученных Клекотовым людей, за всех кто погибает в столице.

– И что же делать тогда, Владыко?

– Молиться, Виктор, молиться и бороться за людей вокруг: не давать им погаснуть и обрасти духовной плесенью.

Владыко с болью смотрел на Оболоцк за окном. Над городом тонкими струйками вился фабричный дым.

01110

Я вернулся в свою келью, когда часы отбили десять. Немного почитал. Затем попытался заснуть. Увы, отвратительный ужин и множество впечатлений этого дня так и не дали сну подступить. Промучившись до начала первого часа, я раздраженно сбросил одеяло и, наскоро одевшись, вышел во двор. К моему удивлению, оказался я здесь не один.

– Виктор, вы не спите? – Маша с удивлением посмотрела на меня. В ее руках были ведра с грязной мыльной водой. Кажется, она только сейчас закончила порученную Лазуриилом уборку дома.

– Решил прогуляться.