Ариасвати

Андрей Иванович с досадой кинул брамину несколько золотых монет, взял под руку Рами-Сагиба и почти бегом потащил его во внутренность храма. Один из служителей, вероятно следивший за ними, тотчас взял светильник и пошел вперед, указывая им дорогу. Чрез несколько минут он привел их к дверям комнаты брамина Анандрайи и здесь остановился. Тщетно Андрей Иванович и, по его просьбе, Рами-Сагиб требовали, чтобы он провел их туда, куда унесли баядерку, — служитель на все их вопросы только молчал и, отрицательно мотая головой, униженно кланялся молодым сагибам.

— Вероятно, это немой, — сказал Рами-Сагиб, бросая ему несколько мелких монет. — Таких часто держат при храмах, так как они, при всем желании, не имеют возможности разболтать кое-каких тайн, без которых не обходятся, сколько мне известно, духовные лица, к какой бы религии они ни принадлежали.

XXII. Тигр [41]

В комнате Анандрайи по-прежнему продолжались ученые дебаты. Теперь на столе лежало уже несколько старинных книг, между которыми виднелись такие огромные фолианты, какие, казалось бы, в пору читать разве одним только великанам. То Дайянанда, то Анандрайя, очевидно польщенные вниманием европейского ученого (чем англичане их давно не балуют, считая всю их литературу за вздор), поочередно открывали одну из этих книг, указывали пальцем спорное место и продолжали разговор, в котором существенную часть составляли цитаты на санскритском языке и такие "протяженно-сложенные" слова, какие не только "неудобно" было выговаривать, но даже и слушать.

Как ни был поглощен ученым спором Авдей Макарович, но и он обратил внимание на бледное, расстроенное лицо своего товарища.

— Что с вами, батенька? — спросил он, остановившись на половине ученой цитаты.

— Здесь больная девушка… баядерка, — сказал Андрей Иванович взволнованным голосом, — с ней дурно обращаются…

Анандрайя нахмурил свои седые брови.

— Кто обидел баядерку, сагиб? — спросил он.

— Я не говорю, что ее обидел кто-нибудь… Она мне гадала… и… потом с ней сделалось дурно…

— Это девадаси, — заметил Анандрайя, обращаясь к Дайянанде.

— Рамисвати?

— Да. Что же, сагиб, кто поступил с ней дурно?

— Вместо того, чтоб подать ей немедленно помощь, какой-то старый брамин перекинул ее через плечо, как труп, и унес в храм… Мы хотели помочь ее, нас не пустили.

— Кто около нее? Ковинда-Суами? — спросил вполголоса Дайянанда.

— Ковинда. Пусть сагиб успокоится: девадаси в хороших руках и никто из окружающих ее не осмелится сделать ей какое бы то ни было зло, потому что она жрица великой богини. К ней приставлен Ковинда-Суами, искусный врач, к которому обращаются даже английские сагибы.

— Можно ее видеть? — спросил Андрей Иванович.

— Да, когда с нею пройдет припадок и она выйдет на террасу храма.

— Но теперь, когда она так нуждается в помощи?

— В жилище жриц богини не может войти ни один мужчина, — заметил Дайянанда. — Только для Ковинды-Суами сделано исключение, потому что он врач.

— Пусть сагиб успокоится, — повторил снова Анандрайя, — девадаси в хороших руках. Когда пройдет с ней припадок, она снова выйдет на террасу.

— Выйдемте снова на площадь, — шепнул Рами-Сагиб, слегка дотрагиваясь до плеча Андрея Ивановича. — Пусть они сидят в этой духоте за своими фолиантами.

Но на площади было также душно и жарко, и в добавок к этому слишком шумно. Громкий говор толпы и резкие звуки музыкальных инструментов неприятно действовали на расстроенные нервы Андрея Ивановича. Ему хотелось тишины, уединения, хотелось побыть наедине с самим собою.

— Пойдемте в лес? — сказал он Рами, когда они подошли к опушке леса, окружавшего храм.

— Пожалуй, — согласился Рами после некоторого колебания.

В лесу была тень и даже порой в знойном воздухе, пропитанном бальзамическими испарениями деревьев, тянула свежая струя, приносившая прохладу с какого-нибудь неведомого горного ручья или озера. В вершинах деревьев, по сплетающимся ветвям, проносились стаи крикливых обезьян, кувыркались акробаты пернатого царства, разноцветные попугаи, реяли ярко окрашенные птицы, уродливый калао стучал своим безобразным носом, розовый удод мягко перелетал с ветки на ветку. Внизу, над цветущими кустарниками, подобно окрыленным драгоценным камням, сверкая на солнце, носились крошечные нектарницы, родные сестры американских колибри.