Ариасвати

Закон и обычай были за него и потому я должен был уступить. Я сошел со своего места и он тотчас занял его. Стоя в двух шагах от него, я слушал, как громким и трогательным голосом он молил богиню умилостивиться над неповинными девами, над безгрешными младенцами, прося, чтобы гнев богини обратился на тех, кто лицемерием и обманом заставил богиню отвратить лицо свое от любимого народа. Я понимал, на кого намекал он, говоря о лицемерии и обмане, но я должен был молчать, затаив в себе гнев. По движению в храме, я понял, что народ был тронут молитвой своего избранника. Я надеялся однако, что эта молитва но будет иметь других последствий: я думал, что Дивадара но знает тайны этого места, хотя память мне подсказала, что тайна эта была известна Прадаксе и, как кажется, всем его предшественникам. Надежда меня обманула. Кончив свою молитву, он распростерся точно так же, как и я несколько минут тому назад, так же покрыл голову капюшоном, — и немедленно уста богини заговорили: "Сердце мое исполнено гневом только на тех лицемеров и обманщиков, которые, пользуясь народным несчастьем, преследуют свои корыстные цели, угождая только своему сластолюбию и любострастию. Если они не обуздают своих страстей и не откажутся от обманов, то я здесь же в храме, когда ты будешь стоять на этом священном месте, или же в сонном видении, назову тебе их имена для народного поругания и наказания. Но к народу моему сердце мое исполнено жалости, поэтому я уже не требую теперь, чтобы радость и утешение всего народа, кроткая Ариасвати, затворилась в храме моем, в качестве жрицы, ибо я прочитала в душе ее, что жертва эта ей не по силам, а я не хочу, чтобы кто-нибудь служил мне против своего желания. Одной только жертвы я требую от тебя, народ мой, чтобы избавить тебя от тяготящего на тебе бедствия. Внимайте все предстоящие во храме и разнесите глаголы уст моих по всем концам земли и пусть сила земли немедленно распространит их по всем концам государства: будьте умеренны в пище и питии, не вкушайте ни жирных мяс, ни сырых, не проваренных плодов, не наедайтесь до обременения желудка, не пейте студеной воды ни в полуденный зной, ни тогда, когда разгоритесь от работы и быстрого движения. Вот какой пост налагаю я на тебя, народ мой, во имя мое: кто любит меня и верует в меня, тот да соблюдает завет мой. А чтобы отличить верующих в меня от неверных, обвяжите плотно себе живот шерстяною тканью и не снимайте ее во все время, пока не прекратится гнев небесный: бледный мор, увидя эту шерстяную ткань, пройдет мимо верующего в меня и исполняющего завет мой и обратит ярость свою на неверного!"

Трудно описать гнев, который потрясал все мое тело, когда Дивадара устами богини разрушил мой план, который уже был близок к осуществлению. Я готов был всенародно объявить, что это говорит не богиня, но Дивадара. Но я не мог открыть народу тайну храма: меня связывала клятва, данная моему отцу, я боялся мести жрецов, меня пугала ярость народа, который наверное растерзал бы всех нас, если бы узнал, что устами богини говорят обманщики-жрецы. Поэтому я мог только ответить на слова Дивадары обычной формулой: "да будет воля богини". Но в душе я поклялся отомстить и Дивадаре и на зло всему овладеть Ариасвати. Поэтому, не теряя времени, я занял свое место и, простершись ниц, устами богини объявил, что, не требуя более, чтобы Ариасвати была жрицей храма, она желает в качестве испытания, чтобы Ариасвати провела в храме два дня и две ночи, а затем воротилась в мир. Я надеялся в это время исполнить свой замысел. Но Дивадара, как будто знал, что у меня на уме.

— Да будет воля богини, — отвечал он, преклоняясь. — Но пусть в эти два дня и две ночи дочери царей воздаются подобающие почести, пусть свита ее неотлучно ей служит и исполняет малейшие ее желания, пусть она не отходит от нее ни днем, ни ночью и пусть она бодрствует, охраняя сон и спокойствие царевны. Горе тому, кто не исполнит моего повеления!.."

. . . . . . . . . . . . . . . . .