Ариэль

На вершине неофициального топ-листа следователей по преступлениям, связанным с насилием, находятся те, у которых нет ни одного «глухаря». И это при том, что каждый понимает — тут дело не только в профессионализме, но и в везении. Иногда кажется, что на долю некоторых выпадают все самые трудные преступления. Стенман прочитала мои мысли и сказала:

— Расследование уже перешло административные границы. Мы можем попросить помощи в управлении криминальной полиции.

— Пока нет такой необходимости. Расследование продвигается.

— Это совершенно необычное дело. Помощь не помешала бы.

Почему-то предложение Стенман меня обеспокоило, хоть я и знал, что это не проявление недоверия. Она заметила мое смятение и добавила:

— Уверена, что дело этим не ограничится, а у нас уже пять трупов.

— Последний покойник все-таки отличается от остальных. Это наверняка случайность.

— Я тоже так думаю, но зажигательная бомба не была случайностью. Обычные преступники не используют таких бомб.

— Я и не говорю, что в данном случае мы имеем дело с обычным криминалом.

— Тогда с чем?

Я промолчал, да Стенман и не ждала ответа. За оставшийся путь мы обменялись лишь несколькими словами. Наверное, оба думали над ответом на повисший в воздухе вопрос.

Глава 10

Брат и Зильберштейн сидели в уголке за столиком в отеле «Пасила». Перед ними стояли чашки с кофе. Оба были мрачны, несмотря на мое предупреждение, что я опоздаю минут на пятнадцать, не меньше. Опоздал я на двадцать минут.

Я заказал кофе и себе.

Рауль Зильберштейн был председателем еврейской общины Хельсинки, и обычно именно он брал на себя освещение в средствах массовой информации всех вопросов, связанных с иудаизмом и евреями, касались ли эти вопросы палестино-израильских отношений, обрезания, умерщвления жертвенных животных или сектантства. Зильберштейн был умен, но несколько скучен. Во всяком случае, я не могу представить себе ничего, что могло бы его рассмешить.

Эли взглянул на часы и посмотрел на меня критически.

— Если вы спешите, можем встретиться в более удобное время, — сказал я. — У меня тоже есть чем заняться.

Зильберштейн махнул рукой. Он был худым, нос с горбинкой, на голове густые темные волосы. По слухам, Зильберштейн их красил. На нем были серый костюм и темно-синий галстук. На спинке стула висела темно-синяя поплиновая куртка. Зильберштейн сидел, наклонившись вперед, и казалось, что он к кому-то подкрадывается.

— Когда дело важное, то приходится находить время.

Мне принесли кофе. Я вопросительно посмотрел на Эли. Он, в свою очередь, перевел взгляд на Зильберштейна, который, похоже, взял на себя главную роль в предстоящем разговоре.

— Ты расследуешь дело, в котором убито уже четверо иностранцев, по-видимому арабов, так ведь? Не мог бы ты рассказать нам, в чем там дело?

— Если вы читаете газеты и смотрите новости, то и сами знаете.

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Нас интересует то, о чем в новостях не рассказывают.

— То, о чем не рассказывают в новостях, не предназначено для того, чтобы об этом рассказывать.

— Не относись к нам предвзято, — сказал Зильберштейн, холодно глядя на меня.

Я ответил ему долгим взглядом, и это у меня получилось неплохо. Я напомнил, что как полицейский связан обязательством о неразглашении.

— Ты ведь знаешь, что мы не из любопытства спрашиваем.

Тон, взятый Зильберштейном, заставил меня занять жесткую позицию.

— Мне безразлично, почему вы спрашиваете. Я не могу сообщать сведения о расследовании преступления посторонним лицам. Если не веришь, спроси у сидящего рядом с тобой адвоката. Он знает, что означает обязанность неразглашения информации.

Эли помрачнел. Он боялся быть опозоренным младшим братом перед лицом уважаемого в общине человека.

— Ари, не создавай нам лишних сложностей.

Настала моя очередь посмотреть на часы.

— Если у вас ко мне дело, давайте перейдем к нему. Я расследую убийство, и у меня нет лишнего времени.

Зильберштейн вертел в руках часы — золотые и похожие на те, которые обычно получает в подарок прилежный работник, отдавший своей фирме тридцать лет жизни, или на юбилей.

— Мы не посторонние. Мы пришли к тебе как евреи, которые хотели бы защитить от насилия свой многострадальный народ и членов нашей общины — в том числе и твоих родственников, друзей и знакомых.

— Я хочу защитить от насилия всех людей.

— Но ведь ты тоже еврей, ты не можешь так вот увиливать. Помогая нам, ты помогаешь и своему народу.

— Это правда, я еврей, поэтому и не покупаю свинью в мешке.

Зильберштейн посмотрел на Эли. Тот покраснел еще больше. Лицо его исказилось.

— Я не могу поверить, что твой брат задумал шутить с такими серьезными вещами, — сказал Зильберштейн. — Я знал твоего отца, твою мать. Твой дядя — мой хороший друг, и я был на твоей бар-мицве. Как ты можешь так обращаться со мной?

Эли схватил меня за предплечье и сильно сжал:

— Ари, речь идет об очень серьезных вещах.

— То есть я должен совершить должностное преступление, даже не зная, ради чего я это делаю? Сделка представляется мне неразумной.

Зильберштейн наставил на меня указательный палец с перстнем из черного камня: