Арифметика любви

Публика (полный зал) слушала и молчала. Соглашалась? Не соглашалась? Была разочарована? Неизвестно. Ведь и «публика» теперь, на всяких заседаниях и вечерах, уже не та, что в 20-х годах: другая, другой, второй, эпохи.

Конечно, «публика» во все времена — некий икс. Редкий писатель вполне знал своих читателей. Но теперь, когда внутри всего эмигрантского круга пошло разделение, «публика» стала еще загадочнее; ров, отделяющий читателей от писателей кажется еще шире.

Однако, довольно! У меня вовсе не было намерения так долго говорить о данном положении нашего парижского угла, оно известно. Уточнение мне было нужно для перехода к чему-то другому. Гораздо интереснее, что это положение и его печаль стали надоедать, утомлять многих, особенно из широкого круга «среднемолодых» парижских писателей. Что сделать? Как помочь? Все знают, что «больших дел» не затеешь; к делам «малым» у русского человека издавна нет вкуса, ни веры в их успешность (оттого, м. б., они все проваливаются). Однако на традиционных моих «воскресеньях» (вот тоже нечто оставшееся с 20-го года), кому-то из участников пришла мысль создать «Клуб писателей и читателей». Затея оказалась по вкусу, оживила засыпающих, «полумолодые» принялись за дело. В какие-нибудь 10 дней был найден скромный «подвал», разосланы широкие (но с выбором все-таки) приглашения, отпечатаны почетные билеты, и назначен близкий день «открытия».

Вот «малое» дело, из которого… что выйдет? Может быть — ничего, но это неважно: явится какая-нибудь другая идея. Важно, сознав разъединенность, разбить всеобщее оцепенение», о котором так страшно пишет в своей книге Г. Иванов.

А мысль о «клубе» уже носилась в воздухе: оказывается, создать «клуб» хотели и здешние художники. Теперь почему бы не слить два начинания — в одно? Это увеличило бы шансы на успех…

Но не будем ни о чем гадать. О нашем «клубе», о его открытии я напишу в следующий раз. Здесь хочу лишь прибавить, что всех огорчает отъезд Керенского в Америку: он единственный из интеллигентов-политиков, который умел «вращаться» как в своих кругах, так и в «среднемолодой» писательской группе.

В ПАРИЖСКОМ УГЛУ НЕ СКУЧНО

Танцы на вулкане. — «Смотр» парижских писателей. — Опыт свободы. — Клуб «читателей, писателей» и публики

(Письмо из Парижа)

Бурлящее состояние мира, неприятные подземные гулы, все это имеет, конечно, свой отзвук и в нашем литературном углу. Не совсем так, как предлагает Дон-Аминадо. Он пишет:

…Пора привыкнуть и к катаклизмам
И, став душевно на новый путь,
Со сладострастьем, и с эгоизмом,
Присесть на кратер — и отдохнуть…

Вот отдыхать-то русская литературная экс-молодежь как будто и не хочет. Проявляет исключительную деятельность… самую притом разнообразную. Устраивает и серьезные конференции, как доклад В. С. Варшавского об «Одиночестве», и всякие литературные и стихотворные вечера, где всегда полным-полно. Даже балы — с «танцами до утра». Такое впечатление, что «сегодня бал — а завтра будет два». Казалось бы, по теперешним временам русская эмиграционная элита, да еще во Франции, должна вести себя, как маменька старинного Степки-Растрепки: «В страхе маменька сидит, ничего не говорит»; а тут, оказывается, наоборот… Впрочем, это может быть объяснено и своеобразным желанием «отдохнуть» от катаклизм, тем более, что затеваются не одни балы и танцы. О недавней затее создать клуб «читателей и писателей», об удаче и неудаче трех первых «встреч» — я расскажу ниже. А пока остановлюсь еще на одной затее, или идее, родившейся в том же кругу экс-молодых парижских литераторов: проект еще тайный, но принципы его нисколько не таинственны.

Это, в своем роде, опыт свободы. Предварительные объяснения банальны, хотя, может быть, и нужны.

Слишком известны жалобы всяких молодых писателей во все времена: «Ни один из нас не имеет места, где бы мог высказаться действительно, написать о том и так, как надо, как ему хочется». В прежней России даже при множестве газет и журналов, и то в этих жалобах была известная правда: не столько мешала цензура, сколько то обстоятельство, что, во-первых, все эти прежние журналы были каждый со своим «направлением», с чем всякому следовало считаться: не исключая художников-беллетристов, ибо, как правило, редактора всех изданий имели слабое отношение к чисто художественной литературе, — это во-вторых.