Арифметика подлости

Тем не менее, Галина – порядочная женщина. То, что ее взгляды на секс чуть более свободны, чем традиционные – ни о чем не говорит. По крайней мере, до нимфоманки ей далеко. Нимфомания в ее понимании – полное беспутство. Галя соблюдает внешнюю пристойность. А нимфоманка – это та, за которой кобеля стаями бегают, и стаями же рвут на части. Фу! Непотребство какое.

Она и без предупреждений доктора Ольгу в строгости держала. Не в воспитательных целях – сугубо из-за отсутствия любви к дочери. После операции стала и вовсе третировать. Каждый день вбивала ей ремнем понятия о девичьей чести, чтоб та раньше времени не узнала вкус запретных радостей. Чтоб соблазнов у девки не было. Пусть сначала замуж выйдет, чтоб матери за нее краснеть не пришлось. А потом уж пусть себе нимфоманит сколько угодно. Это уже будет не Галина проблема, а Ольгиного мужа.

Так нет же, эта дрянь все равно умудрилась по-своему сделать. Вот и не верь в силу природы. А расплачиваться кто будет? Она что, до пенсии должна Ольгу тянуть?

Злость в ней так и клокотала. Сдерживать чувства она никогда не считала необходимым, и колотила дочь от души. Все свои неудачи в удары вкладывала. Иногда переставала себя контролировать. Однажды так утюгом Ольгу приложила, что зуб той выбила – только это ее и остановило. Новые-то зубки недешево обходятся.

Чаша переполнилась, когда с трудом подцепленный кобель «сдулся», увидев Галину обнаженной. Не впечатлили его ее увядшие прелести. Пробормотал что-то нечленораздельное, да домой засобирался. Она его и так и этак – все впустую. Облом.

То, что она редкой нынче радости лишилась – еще терпимо. Но в кошельке-то копейки на автобус остались, а что они с Ольгой завтра жрать будут?!

И такая ее злость взяла. Сколько ж можно? Почему Ольга не тревожится по этому поводу? Дура здоровая – 25 лет, уже работает, а на зарплату разве что пару окорочков в месяц купишь. Сколько можно ее кормить? Эта шалава протрахала свое счастье забесплатно, а Галя должна ее содержать?! Ну уж нет. Она свое оттрубила. Теперь Ольгина очередь. Должна же когда-то восторжествовать справедливость!

Страсти в душе улеглись. Оленька чувствовала, что переродилась. На мужиков теперь взирала сверху: мстила им за то, что от них все беды на земле. В самом деле: где женщина – там мир, где мужик – жди неприятностей.

В школе, куда она попала по распределению, за ней принялся было ухаживать преподаватель физики Андрей Сергеевич Пертухов. Именно ему довелось стать в ее глазах олицетворением мужского отродья.

Во-первых, за то, что фигурой сильно смахивал на Кебу – издалека увидишь, и сердце разрывается: Генка! Пришел, миленький! А через секунду понимаешь: никакой это не Кеба. И Олю буквально захлестывала злоба: обманул, гад!

Во-вторых, на руке Пертухова посверкивало обручальное колечко, за что Оленька его презирала: дома жена ждет, учительские копейки пересчитывая, а эта сволочь тут глазки строит!

Жизнь без мужиков оказалась куда приятнее. Никаких хлопот по выискиванию «колокольчиков», никаких тревог – как бы ни залететь, да как бы мать ни застукала. Мир и покой. Мечта: мама сама все сделает, чтоб Оленька почувствовала все прелести мира. И беременности опасаться не надо: от побоев еще никто детей не рожал. А удовольствие практически такое же. Ну, почти такое. Зато в тысячу раз пристойнее.

В дверь позвонили три раза – условный сигнал от матери. Значит, привела очередную жертву. Оля привычно спряталась на кухне, прикрыв за собою дверь. Нельзя отбивать у матери клиента, иначе завтра придется запихивать в себя пустые макароны.

Однако на сей раз что-то, видимо, пошло не так – уже через несколько минут мать позвала ее елейным голоском. Оленьке это сразу не понравилось. Проколы у матери последнее время случались все чаще – кавалеры уходили, не попрощавшись. После этого Ольге здорово доставалось: мать не сдерживала себя, лупцевала от души. Но никогда раньше она не звала дочь при клиенте. Не к добру это.

Как была, в коротком халатике, без макияжа, с волосами, забранными в хвостик, Оля несмело заглянула в комнату.

– Знакомьтесь, Артем – это моя дочь Оленька, – все тем же елейным голоском произнесла мать, отчего дочери стало нехорошо.

На кровати сидел жирный боров лет тридцати с лишним, а может и за сорок – трудно угадать возраст по заплывшему жиром лицу. Мать стояла рядом, положив руку ему на плечо. Не понять – то ли по-дружески, то ли удерживая гостя на месте.

– Отличница, между прочим! Девятый класс – совсем взрослая. Деточка, расскажи нам, что у вас в школе творится? Как Ромка Дзасохов химичке петарду под стул подложил.

И Ромка, и петарда – все это было правдой. Только Ромка учился не в девятом классе, а в восьмом, а сама Оленька была его классной руководительницей, а отличницей она и вовсе сроду не была. Мать что, в маразм впадать начала? Рановато. Однако спорить не стала, и послушно рассказала историю о том, как у химички случился инфаркт после «невинного» Ромкиного розыгрыша.