Арифметика войны

Он стоял, сунув кулаки в карманы брюк, и ожидал. Еще издали он понял, что это военные силы Демократической Республики, по фуражкам понял и усам. УАЗ почти налетел на него, накрыв пыльным шлейфом. В тот же миг заскрипели тормоза, захрустели кусты верблюжьей или какой там колючки, защелкали замки, и из пыли показались смуглые усатые лица. И одно лицо – в огромной фуражке с кокардой – вращало черными глазами, сверкало зубами и с дикой задушевностью горланило: «Рафик джагран^[5]!!! Мушавер Кардыуумов!!»

КАПИТАН ЧЕГРИНЦЕВ В СССР, тут же реагировало Представительство.

Так немного стало спокойнее. Ситуация прояснялась. Не мог же вологодский капитан перелететь во время обморока государственную границу.

– Рафик Кардыуумов! Рафик мушавер!

Афганские военные шумели, цокали, размахивали руками, что-то объясняли, хлопали его по плечам и потрясали автоматами. С удивлением смотрели на испачканную рубашку и босые окровавленные ноги. Исцарапался, гуляя по саду.

Его усадили в УАЗ. Дали воды. Мотор завелся, УАЗ круто развернулся и рванул по степи. Отлично, ему не терпелось отправить шифрограмму в Представительство с просьбой уточнить координаты места и время действия, особенно последнее, а также выслать кое-какие материалы для успешной оперативной работы в этой стране. Зажатый двумя афганскими офицерами, он ехал, сосредоточенно глядя прямо перед собой, и составлял колонки цифр. Этому искусству его обучили. Но он чувствовал, что цифр ему не хватит, все мыслимые комбинации будут исчерпаны прежде, чем он сумеет высказаться по существу.

«Кашмир»

1

Благополучно отслужив, Глинников вернулся домой.

Он мог бы осуществить детскую мечту и поступить в железнодорожный институт, но железная дорога его уже не волновала. Наоборот, она казалась ему символом несвободы. То ли дело – чистый лист бумаги. Здесь можно прокладывать пути во все стороны.

И верный юный корреспондент «Гудка» начал отсылать свои опусы в другие газеты и даже в журнал «Огонек». Поступил в пединститут на литфак, на заочное отделение, устроился дворником в детский сад: разгребал широкой лопатой с двумя ручками снег и под карканье ворон, крики галок и удары колокола, долетавшие с недалекой колокольни на Соборном холме, сочинял статьи для «Литературной газеты» и «Огонька». И их действительно печатали – в местной молодежной газете. Вскоре там освободилось место, и Глинников, оставив метлу и лопату, взялся добывать хлеб насущный одной только ручкой. Железнодорожника из него не получилось, воина тоже – отец отмазал, и вся группа, в которой он проходил подготовку в туркменском учебном лагере, а потом в дивизии, отправилась за речку, как там говорили, а он остался.

Не железнодорожник, не воин, и поэт лишь в душе. Но зато подающий надежды журналист. А может быть, и писатель. Он пытался что-то сочинять про пустыню, предгорья Копетдага, весенние краски степи и одного яркого сна, в котором за ним гнался магический пес по равнине, а он подбежал к дому, где поливала красные цветы черноволосая женщина, и она его впустила, он спасся вроде бы, забрался на чердак, откуда вел тоннель к обрыву: и внизу ширилась гигантская река, а на склонах гор сияли странные огни.

Краски этого сна – золотые и красные – начинали вспыхивать в мозгу, как только он запирался у себя в комнате, заправлял кассету в деку «Весны» и слушал «Лед Зеппелин». Группа вообще-то ему не очень нравилась, музыка казалась слишком жестокой, он предпочитал «Битлз», блюзы; но у «Лед Зеппелин» была одна песня, называлась «Кашмир», ее он слушал по многу раз; музыка мигом доставляла неповоротливого Глинникова в дом на равнине, и он живо представлял свой сон и оказывался на, так сказать, третьем уровне: перед ночной страной с золотыми огнями…

После отправки ребят он отыскал утерянный кем-то блокнот за тумбочкой. В блокноте были адреса некоторых из них и совершенно незнакомых людей, аккорды и слова песен, рисунок гор и девичьего профиля.

Го д спустя после демобилизации он зачем-то взял и написал по одному из адресов, в Ижевск, толстяку удмурту Харлампиеву. Вообще толстяки всегда как-то лучше понимают друг друга, чем остальные. К Харлампиеву он испытывал симпатию с первых дней в горном лагере, когда им приходилось бегать кроссы и они оказывались позади всех и вдвоем получали сержантские затрещины.

Харлампиев не ответил, но и письмо не вернулось. Значит, кто-то его получил. Ну что ж, Глинников особенно не расстроился. Просто ему интересно было узнать, как сложилась судьба у этого толстяка; в каком-то смысле тот был его двойником…

Из Афганистана доходили глухие вести; дела там шли скверно.

Глинников чувствовал себя спасшимся. Ему повезло, что поделаешь.