Арифметика войны

Тени, пахнущие потом и чем-то специфическим, беспрепятственно уходили… Да нет, все просто, как только их заметят с других постов, как только это произойдет – тут же в этой точке скрестятся огненные кинжалы часовых, скучающих по всей линии до КПП. Им только дай повод разогнать сон.

И они канули во тьму той стороны.

Его бросили на землю, связали руки, пинком заставили встать, дернули, и ему ничего не оставалось, как только следовать за силой. Сколько их и одного ли Арефьева захватили, он не мог разглядеть, только начинал крутить головой, как колючая веревка наструнивалась и он тут же послушно вытягивал шею вперед.

Быстро шли, шелестя сухими травами.

Оказывается, и на той стороне росла обычная трава и под ногами попадались мелкие камешки. Вихрящиеся воронки? Некие вороха тьмы? Они зарывались в них, как рыбы, и уходили все дальше от полка с его гаубицами, танками, пехотой, складами провизии и боеприпасов – это была тоже сила, остров посреди враждебной стихии, корабль. И вот Арефьев выпал за борт, его уносило все дальше, и ничего сделать было нельзя.

И когда дикая алая дуга прорезала ночь, они уже были далеко; Арефьев полуобернулся и успел увидеть еще с десяток других, алых и зеленых, горящих с треском в самом брюхе морока; ввысь взлетали осветительные ракеты, и окрестности приобретали желто-ржавые и рубиновые цвета; он успел различить в ночи остров, корабль, вдруг брызнувший огнем, и в следующий миг грубая рука так рванула за веревку, что солдат не удержался и упал, задохнувшись.

Пугающая явь расставляет свои капканы на тропинках сновидений. И рано или поздно ты попадаешься.

Они уходили в глубь морока, все дальше от проснувшегося полкового острова, рассыпающего, как огромный слепец, свои огненные монетки – каждому незваному гостю по одной на глаз. Но не тут-то было. Гости уже спустились в какую-то ложбину и продолжали спускаться, и грохот полка сразу стал глуше. Да и не гости они были, эти тени, а обитателитой стороны, то есть уже – этой.

Они спускались вниз, поднимая пыль, она была невидима, но Арефьев чувствовал ее запах; она щекотала ноздри. Он думал, что внизу будет речка. Но дно распадка оказалось каменным.

Тут текли каменные реки.

Они свернули вправо и двинулись по хрустящей щебенке. Звезды остались вверху. Огненные дуги – позади. Некоторые камни были белесыми, и казалось, что окаменевший поток мерцает.

Выходя на пост, Арефьев небрежно замотал портянки, и теперь они сбились и уже натирали ноги. Но кто знал, что предстоит идти куда-то дальше линии постов и минного поля!

Портянки превращались в наждачку. Он чувствовал, как на пятках и боковых косточках вздуваются пузыри, как они наливаются жидкостью и кровью. Шея, охваченная колючей веревкой, горела. Черт, он трусил за тенями, как собака, баран.

Человеческие существа пробирались куда-то по каменной реке, ведя себе подобного на веревке, как собаку. Это было в высшей степени нелепо!

А до этого рядовому Арефьеву не казалось нелепым, например, то, что одни человеческие существа влезли сюда с пушками и самолетами и принялись гонять по ущельям другие человеческие существа, размазывать их по камням, рвать в клочья и подбрасывать выше деревьев вместе с осколками их жалких глиняных жилищ – только потому, что они не хотели жить по-советски, не хотели быть атеистами, колхозниками, пионерами и коммунистами в своей слишком морщинистой и пыльной стране.

Арефьева схватили за шиворот, погоняли в учебке в Узбекистане, накачали сыворотками, проштамповали и перевезли по небу сюда. Тут уже все шло полным ходом, процесс налажен: пыхтят ПХД^[8], ползут колонны с продовольствием-боеприпасами, стратеги – наконец дорвались! – чертят планы реальных операций, вертолеты рыщут в поисках караванов с оружием, частенько обращая в пыль нурсами^[9]караваны с изюмом и тканями, а то и просто случайных встречных велосипедистов, всадников и пассажиров разукрашенных автобусов и грузовиков; и мятежники не дремлют, жгут колонны, взрывают мосты, вырезают охрану дорог, обстреливают военные городки; мастера в Баграме, в Кабуле паяют гробы, загружают крылатые транспортники. И Арефьева просто встроили в эту машину.

И – вдруг выхватили.

Как он попал в этот мешок душной ночи, камней, острых звезд?

Неожиданно они вышли к жилью. В темноте серели стены глинобитных домов, кипами высились деревья; пахло овцами. Навстречу им кто-то шел. Все остановились. Послышались негромкие голоса.

И после короткой заминки они двинулись дальше. Арефьев рассчитывал, что еще немного – и по крайней мере этот безумный марш-бросок прекратится. Больше он ни на что пока не надеялся. Просто остановиться, стащить сапоги.

Но они втянулись в узкую улочку, прошли между стен, за которыми цепенели силуэты деревьев, и снова оказались в степи.

Надо было шагать, шагать дальше по пыльной степи, жаркой и ночью, раздирая ресницами едкую пелену пота.