Арифмоман. Дилогия (СИ)

Правда, совсем уж посторонним людям отдавать участок было нельзя — он прилагался к дому.

На хуторах жили по-другому. Парибульские хуторяне оказались настоящими кулаками — очень зажиточными, с десятками батраков. Лендлордов над ними не было — землей они владели сами и платили только пошлину в казну. Правда, не десять процентов, как сельские вилланы, а все двадцать пять.

Объехав несколько деревень, Эйхгорн убедился, что все они устроены по общему лекалу. Так, в каждой деревне непременно есть три заведения — лавка, трактир и храм. Последний служит также церковно-приходской школой и медпунктом. Деревенский жрец по совместительству исполняет обязанности учителя и фельдшера, а в качестве жалованья получает ругу (треть севигины, 1.28 % общего деревенского дохода).

Читать и писать в здешних селах умеют все. Связано это с религией — севигизм считает невежественность тяжким грехом, поэтому хотя бы минимальное образование должен получить каждый.

Правда, предметов в храмовой школе всего четыре — арифметика, грамматика, естествознание и философия. На первом детей учат считать, на втором — читать и писать, на третьем дают зачатки естественных наук, вроде химии, биологии и географии, а на четвертом обучают гуманитарным наукам типа истории, культурологии и, разумеется, богословия.

Классов пять — с шести до десяти лет. Поскольку жрец-учитель в большинстве храмовых школ всего один, дети ходят на уроки по очереди. Сегодня учится первый класс, завтра второй, послезавтра третий, послепослезавтра четвертый, послепослепослезавтра пятый… а потом все заново, пропуская праздники. Учебный день начинается на рассвете, сразу после завтрака, и длится шесть часов — по полтора часа на каждый предмет. Каникул нет, но с таким графиком учебы они и не нужны.

Обучение в храмовой школе заканчивается в одиннадцать лет. После этого дети начинают работать на полях наравне со взрослыми. Особенно старшие сыновья — их готовят унаследовать отцовскую пашню, стать полноправными вилланами. Младшие же, немного повзрослев, идут в солдаты, батраки, слуги или ученики к какому-нибудь ремесленнику — эти со временем становятся подмастерьями, а там и мастерами. Самые способные (и зажиточные) отправляются в высшее учебное заведение — университет, семинарию, военное училище. В Парибуле, правда, ничего подобного нет, так что приходится ехать за границу.

Старосты деревень и хозяева хуторов каждый раз удивлялись, когда Эйхгорн говорил, зачем приехал. До этого никому и в голову не приходило такое чудачество — пересчитывать жителей королевства. Сборщиков налогов интересовало не число людей, но размеры земли и урожая — именно с них взимается пошлина. А кто этот урожай растит, сколько их — какая разница?

Вообще, ВВП Парибула был в основном сельскохозяйственным. Если не считать меловых отложений, полезные ископаемые в королевстве отсутствовали. Зато лес покрывал более трети территории — и дичи в нем было хоть отбавляй. Хватало и желающих ее добывать — но делать это имели право не все. Только дворянам разрешалось свободно охотиться в любое время года — остальные должны были приобретать лицензию. Стоила она недешево, добыча едва-едва окупала расходы, так что многие предпочитали браконьерствовать. Тех, кто попадался, били палками, но они отлеживались и вновь выходили на промысел.

Такое лесное изобилие нарушало планы Эйхгорна. Он искал равнину — большую протяженную равнину, чтобы до самого горизонта не было никаких препятствий. И долгое время не мог найти. Там, где не было лесов, вид застили холмы, а где не было холмов, протекала река.

Но в конце концов Эйхгорн отыскал нужную равнину. На самом юге Парибула простиралась большая проплешина. До самого горизонта — травянистая гладь, не омраченная деревьями, холмами или людским присутствием.

— Это маркиза Форенца земли, — сказал кучер. — Он свои земли распахивать не велит, селиться тоже не разрешает. Грит — неча всякому холопью мою травушку топтать-та. Во-она там, видите, замок евонный на отшибе. Живет там один, как барсук.

— На обратном пути заедем, проведем перепись, — сказал Эйхгорн. — А пока разводите костер.

— Ужинать будем, мэтр? — оживился Еонек.

— И ужинать тоже, конечно. Но главное — измерим кое-что. Так что костер разводите как можно больше, чтоб издалека виден был.

Костер был разведен на славу. Перекусив вяленым мясом и сухарями, Эйхгорн дождался заката, оставил пажа со стражником поддерживать огонь, а сам уселся в бричку и велел кучеру ехать.

— Куда ехать-то, мэтр? — степенно осведомился тот.

— Вперед. Я скажу, когда хватит.

На сей раз лошади бежали бодрой рысью, и совсем скоро огромный костер превратился в светящуюся искорку, а там и скрылся за горизонтом. После этого Эйхгорн велел развернуться и двигаться назад — очень-очень медленно, пока вдали снова не засветилась искорка.

Ее было отчетливо видно. Ночь выдалась лунная, светлая, но на земле пылал один-единственный огонек. В замке маркиза Форенца свет не горел, а больше в округе жилья не было. Так что Эйхгорн мог спокойно измерить то, что хотел — расстояние до горизонта.