Ария смерти

– Флавия, я не знаю, о чем ты, – сказала она. Паола не сводила глаз с лица певицы до тех пор, пока не убедилась, что та ее услышала, а затем медленно, отчетливо проговорила: – Мне ничего не известно о цветах.

Флавия посидела немного, изучая скатерть перед собой, потом передвинула нож и стала осторожно прокручивать его, держа указательными пальцами. Один полукруг, другой, потом еще и еще – словно стрелка на спидометре автомобиля у весьма чудаковатого водителя… Наконец, не глядя на Паолу, певица проговорила:

– Кто-то шлет мне цветы.

Нервозность в ее голосе противоречила банальности сказанного.

– И это тебя пугает? – спросила Паола.

Флавия снова перевела нож в вертикальное положение и посмотрела на нее.

– Да, – ответила певица. – Это целые охапки. По десять, двенадцать букетов. Цветы на сцене. И в костюмерной. – Она посмотрела на комиссара. – И у двери моей квартиры.

Брунетти спросил:

– На улице или в доме?

– В доме, – произнесла Флавия. – Я спрашивала у друга, живущего этажом выше, знает ли он что-нибудь об этих цветах. Он сказал, что нет. Его никто не просил открыть парадную дверь.

– В доме есть еще жильцы? – уточнил Брунетти, на этот раз официальным тоном сотрудника полиции.

– Есть, но они сейчас за границей.

«Так вот что на самом деле ее беспокоит, – подумал Брунетти, не до конца понимая причины очевидного страха Флавии. – Цветы ей наверняка послали не как угрозу, а в знак восхищения, чтобы порадовать. Курьер нашел дверь незапертой, или же его впустила горничная…»

Избавив его от необходимости озвучивать свои предположения, конте спросил у гостьи:

– Что-то подобное случалось с вами прежде, дорогая?

Неподдельная забота в его голосе и это финальное «дорогая» стали последней каплей: Флавия взглянула на графа, будучи не в силах говорить. Ей на глаза навернулись слезы, но она сдержалась. Жестом певица попросила дать ей минутку на то, чтобы успокоиться. Конте поднял бокал и держал его в руке, ожидая, пока гостья справится с эмоциями. Все молчали.

Наконец Флавия заговорила:

– У меня много поклонников, и мы очень мило общаемся. Это другое. Мне страшно!

– И как давно это началось, дорогая? – спросил конте и поставил бокал на стол, так и не пригубив вина.

– Пару месяцев назад. – Флавия решила уточнить: – В Лондоне и Санкт-Петербурге. А теперь и тут.

Конте кивнул, показывая, что считает ее реакцию совершенно естественной и вполне обоснованной.

– Это уже слишком, – продолжала Флавия. – Слишком много цветов. Словно единственная цель этого человека – привлечь внимание.

– Привлечь внимание к вам? – спросил конте.

– Нет, к тому, кто посылает эти букеты. В этом вся проблема! Он прислал записку со словами: «Я знаю, что ты выбросила цветы».

Ее голос звучал выше, чем обычно.

– Что ты сделала с письмом? – спросил Брунетти своим обычным тоном.

Флавия устремила на него гневный взгляд.

– Порвала и выбросила в мусорную корзину. Там же, в театре!

Брунетти понемногу начинал понимать ее реакцию. Артисту часто оставляют цветы у служебного входа или дарят после спектакля, или бросают на сцену ему под ноги. И все, кто при этом присутствует, обычно смотрят на цветы и на певца, а не на тех, кто их принес.

– Те букеты на сцене, – начал он, – ты знаешь, кто их бросал?

– Нет.

– А предположения? – спросил Брунетти.

– Никаких. – И более спокойным тоном Флавия добавила: – Ты был на спектакле и сам все видел: цветов было море. Я была им не рада. Ты наверняка заметил, что нам приходилось наступать на них, когда мы шли на поклон.

Это воспоминание заставило Флавию поморщиться.

– Цветы предназначались тебе? – спросил Брунетти.

– Кому же еще? – отрезала певица. Теперь она больше походила на женщину, с которой комиссар познакомился много лет назад.

Паола, со своей стороны, всего лишь констатировала факт, по ее мнению, очевидный:

– Ты разговаривала с персоналом?

– Капельдинер на входе сказал, что раньше не видел тех двух курьеров, которые принесли цветы в мою гримерную. Больше он ничего не знает. – Флавия взмахнула рукой, словно указывая на балконы первого яруса. – О цветах, которые бросали на сцену сверху, я не спросила.

Горничная между тем уже подала десерт – персики со сливками и миндальное печенье-амаретти, – но им никто не заинтересовался, и, по общему согласию, собравшиеся вернулись в гостиную, на диваны. Прислуга принесла кофе. Конте спросил, не желает ли кто-нибудь сделать глоточек граппы, но отозвался только его зять.

Какое-то время все молчали, прислушиваясь к звукам, которые издают корабли, снующие взад-вперед по Гранд-каналу, и глядя на окна домов напротив. Там зажигался и гас свет, но движения за окнами видно не было.

Брунетти удивился тому, насколько комфортным было это молчание, даже с учетом событий – в лучшем случае вселявших тревогу, а в худшем… так сразу и не скажешь. Это было странно, действовало на нервы и казалось неуместным в этом мире, дарящем людям красоту и удовольствие.