Арийский миф в современном мире

Специалист без труда обнаружит в этом подходе не только искажения известных исторических фактов, натяжки и передержки, но и очевидное сходство с «арийским мифом», созданным Чемберленом, получившим широкое хождение в нацистской Германии и развивавшимся затем Ю. Эволой. Автора романа это сходство, похоже, тоже смущает – «ведь это сочетается с фашистскими идеями» (Белов 2000: 18). Однако признавать порочность изложенной концепции он не намерен. Его лишь заботит то, каким образом ее можно донести до читателя.

Несмотря на то что действие романа происходит много тысячелетий назад на «арийской прародине», автор нагружает исконных «арийцев» теми проблемами, которые заставляют его сегодня тревожиться за судьбу русского народа. Речь идет о падении рождаемости и о приходе новых неарийских кланов, вытесняющих «арийцев» с насиженных мест и объявляющих самих себя «арийцами». При этом пришельцы якобы пользуются всеми достижениями «арийцев», ибо это проще, чем производить самим. Мало того, якобы мечтая закабалить «арийцев», демон создает «священные письмена», чтобы овладеть Словом и заставить их замолчать226. В другой более поздней книге Белов пишет об этом еще откровеннее. Там он представляет современные массовые миграции сознательно организованной «этнической экспансией», ставящей своей целью «создание многочисленных влиятельных диаспор». По его словам, за последнее десятилетие мигранты «осуществили тотальное демографическое переустройство российских регионов», что якобы является частью «исламской революции». Иными словами, мигрантов он приравнивает к чеченским боевикам и видит в них боевые порядки «бойцов ислама», замышляющих сделать из России новый «Халифат» (Белов 2003: 35–46). За всем этим прочитывается современная антииммигрантская риторика, квалифицирующаяся сегодня как «культурный расизм».

Обрисованные процессы якобы и в прошлом, и ныне ставили и ставят «арийцев» на грань выживания. И автор доказывает, что, чтобы сохраниться, надо крепить единство, создать единый народ, выбрать вождя и обрести глубокие знания. А чтобы вождь был недоступен критике, следует объявить его богом.

В свой роман автор включает ряд важных для него политических идей. Ему претит идея социального равенства, якобы подброшенная людям демоном. Для него идеи равенства и братства, смирения и покаяния являются «гнилой моралью». Зато его идеалом служит кастовое общество, где касты отличаются профессиями, поведением и мировоззрением. Главной кастой ему видятся «воины» («кшатрии»), под которыми в сегодняшнем мире понимаются все силовые структуры, и он требует уважительного отношения к ним как к особо важному классу (в этом нельзя не заметить влияние Эволы). Их-то он и представляет «национальной элитой», которой должно служить государство. По сути, он не прочь ввести военную диктатуру, ибо порядок ценится им выше свободы и демократии. Одновременно он воспевает войну, якобы идущую во благо обществу227.

Иными словами, Белов стоит за иерархическое, корпоративное и милитаризованное общество, которое когда-то пытались строить итальянские фашисты под началом Б. Муссолини. Кроме того, чтобы побудить людей к активности, он доказывает, что демон живет только их равнодушием, нерешительностью и глупостью. В рассмотренном романе политические идеи явно превалируют над описанием обрядов и культуры. Очевидно, этим и определяется та «русская ариософия», которую мечтает создать автор.

Сходная мифологическая модель воссоздается и петербургскими неоязычниками-«венедами» в их журнале «Волхв» и газете «Родные просторы». Здесь, с одной стороны, воспроизводятся давно устаревшие теории XVIII–XIX вв., отождествлявшие скифов, сарматов, киммерийцев, фракийцев, роксоланов со славянами; в частности, отстаивается идея о доисторической славянской письменности, едва ли не древнейшей в мире. С другой стороны, популяризируются идеи украинского националиста-эмигранта Ю. Г. Лисового о славной истории восточных славян в первобытную эпоху.