Арина

Я вскакиваю, беру бутылку, начинаю раскупоривать. Штопора у нас нет, и я ковыряю пробку карандашом. Он крошится на мелкие части, но пробка ни с места. Тогда Марина дает мне ключ от квартиры, и я проталкиваю пробку вовнутрь.

Пьем мы из бумажных стаканчиков. Пиво мне нравится. Вкусное такое, душистое. И в голове от него легкое кружение, и смелости прибавляется. Вот сейчас я поцелую Марину как следует. И глаз, пожалуй, не буду прятать.

Я привстаю на колени, хочу обнять Марину. Но она отводит мою руку в сторону. Нежно вроде, но отводит. И как-то задумчиво спрашивает:

— Алеша, ты много знаешь стихов?

Конечно, много, даже очень много. На меня иногда что-то находит, и я битый час читаю на память стихи. Читаю Блока, Есенина, Павла Васильева, Маяковского, Ахматову, Василия Федорова, Цыбина — всех подряд, кого я люблю.

— Порядочно, — говорю я.

— Почитай что-нибудь, — просит Марина.

Я читаю. А она отгадывает, чьи это стихи. Она точно отгадывает. Только один раз путает Цыбина с Павлом Васильевым. Некоторые стихи она просит читать по два раза. А одно тут же заучивает. Это крохотное стихотворение Василия Федорова: «Молчи! Ты ссоришься со мной, не ведая пока, что хлещешь по себе самой, а ты во мне хрупка».

Потом мы лежим молча. Ее голова теперь на моей руке. Опершись на локоть, я мну губами ее жесткую челку, но челка никак не мнется, все скручивается в полукольцо, и мне от этого весело. Да что там весело, меня куда-то уносит. Я снова лечу, лечу без крыльев, как спутник.

А Марина что-то спрашивает про Борьку, что-то говорит о грубости таксистов, и я что-то отвечаю, кажется, доказываю, что и таксисты бывают разные, что все зависит от человека. И нахваливаю Игоря, и своего сменщика Володю, и Колю Волкова, который наизусть знает всего «Онегина», и Сашу Румянцева, нашего комсорга.

Потом по лесу разливается треск, и вскоре на поляну выскакивает мотоцикл. За его рулем склонился светлый парень в серой кепке козырьком назад, на втором сиденье подпрыгивает девушка. Покружив на поляне, они выбирают место подальше от нас, что-то стелют на траву. Через минуту их уже не видно за мотоциклом.

— Холодно стало, — поеживается Марина. — Солнце сейчас зайдет.

Солнце и правда скоро спрячется за лес. Длинные тени от дубов уже заслонили всю поляну. Только тонкий розовый луч пробился сквозь ветки и упирается Марине в подбородок.

— Алеша, знаешь что? — говорит Марина.

— Что?

— Ты еще совсем, совсем ребенок.

— Это почему? — спрашиваю я.

— Все потому, все потому, что так положено ему, — напевает Марина. И тут же встает: — Поехали домой.

— Поехали, — соглашаюсь я и вспоминаю, что мне сегодня заступать в ночную.

Глава тринадцатая

Пассажиры сидят сзади в обнимку. Ее голова на его плече. Он что-то говорит ей тихо, чтобы я не слышал. Она только повторяет: «Болтушка, болтушка…» — и смеется.

Мне тоже весело. Впереди идет черный ЗИЛ, два красных луча от его сигнальных огней тянутся к «зеленухе», и кажется, везет он нас на буксире, тащит на огненных канатах в рай. И светофоры словно подменили: Колхозная — зеленый, Самотечная — зеленый, Маяковская — зеленый, Качалова — зеленый…

Да здравствует зеленое!

В самом деле, разве есть цвет лучше? Зеленый светофор — путь свободен. Зеленые листья на деревьях — новая жизнь. Зеленые звезды в небе — жди ясной погоды. Зеленые глаза…

— Постойте минутку, — просит он. — Сигарет надо купить.

Я торможу, жмусь к тротуару.

— А вы красиво водите, — говорит она, когда он уходит.

— Спасибо за комплимент.

— Правда, особенно когда рулем крутите. Прямо сидячий капитан. А когда дергаете разными ручками, получается не так красиво.

Она заглядывает в зеркало, что висит в кабине, поправляет прическу. Потом спрашивает:

— Скажите, а машину трудно водить?

— Нет, нисколько.

— Я тоже хочу таксистом стать. Даже песню про это придумала. Представила, как я уже по Москве еду, и придумала. Хотите, вам спою?

— Спойте, — киваю я.

Она забивается в самый угол, чтобы я не видел в зеркале ее лицо с пухлыми щеками, и начинает петь: «Пожалуйста, пожалуйста, в машину мою быструю, поехали, поехали навстречу ветру чистому. Бегут дома высокие и низкие, старинные, дороги мои разные — короткие и длинные. Бульварами, проспектами летит машина птицею, а город не кончается, как будто без границы он…»

Вскоре он возвращается с сигаретами. Залезает в машину, улыбается. Теперь я вижу, что ему лет семнадцать, не больше. Только ростом высокий, пожалуй, с меня.

— Солистка вас мучает, — говорит он неокрепшим басом. — Знаете, она готова петь это на мусорной свалке для воробьев, лишь бы те ее слушали.

— Напрасно стараешься, Димочка. Я все равно буду шофером. Представляете, — она трогает меня за плечо, — этот человек против и маму подбивает. Объясните ему, что девушки могут не хуже водить.

— В нашем парке все девушки на доске Почета, — говорю я.

— Слышишь, тип отсталый? — Она хватает Димочку за уши.

Тот притворно кричит:

— Ой, оторвешь!.. Сдаюсь… сдаюсь…