Арина

Милиционер зажег фонарик, осветил им лицо Костричкина, с минуту пристально глядел в его маленькие, беспокойно бегающие глаза, что-то соображая, потом хмыкнул раза два, протянул не то с сожалением, не то с удивлением:

— Да-а, здорово вас!.. Только, по-моему, это не сейчас было, шишка-то уже в синеву по краям пошла.

— Он меня сюда ударил, — Костричкин ткнул пальцем в то место подбородка, где сильно жгло и саднило.

— А откуда взялась шишка под глазом? — спросил милиционер.

Костричкин было замялся, но скоро вышел из положения, с деланным смущением сказал:

— Это… жена приложила.

Сержант сочувственно вздохнул:

— Быва-а-ет…

— Она у меня южанка, горячая… — для пущей убедительности прибавил Костричкин.

Милиционер еле заметно ухмыльнулся, молча достал сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил.

— А как же этого бандюгу найти? — сокрушался Костричкин.

— Найдем, никуда не денется, — уверенно сказал сержант, собираясь уходить.

— Вы, пожалуйста, запишите мою фамилию, — попросил Костричкин. — Вдруг на работе что худое обо мне подумают, тогда подтвердите, мол, обращался к вам. Я Костричкин Федор Макарыч. У меня и свидетель есть, буфетчица шашлычной, она все видела…

— Ладно, ладно, идите спать, — успокоил его сержант и зевнул. — Я без записи запомню, фамилия у вас редкая, обличье тоже…

— Вот спасибо, товарищ сержант!.. Значит, не забудете?.. Вот спасибо!.. — благодарно зачастил Костричкин, старательно вытягиваясь перед сержантом и плотно прижимая к бедрам руки. Потом он по-военному пристукнул каблуками и, веселый, зашагал домой.

Вечером Анна Григорьевна часов до одиннадцати не ложилась, поджидая мужа, а потом усталость взяла верх, сморил ее сон. Проснувшись утром, она первым делом прошла в другую комнату и, глядя на спящего Костричкина, заметила у него под левым глазом синюю с желтоватым оттенком шишку. «Бог ты мой, — подумала Анна Григорьевна, — кто это его и за что?» Она сразу растолкала мужа, тревожно спросила:

— Кто тебя так, Федор?

Костричкин, протирая ладонью глаза, громко зевал и спросонья не мог вначале сообразить, о чем она спрашивала. Наконец до него дошел смысл ее слов, он поскреб ногтями грудь, густо заросшую темными с проседью волосами, стал рассказывать придуманную еще вчера историю о том, как защищал какую-то женщину от разбушевавшегося мужа.

Анна Григорьевна тотчас осерчала, раздражаясь, выкрикнула:

— Это ты кому-нибудь сказки сказывай, кто тебя не знает! Ишь, чего выдумал!.. Мне-то известна твоя храбрость, чуть стемнеет, один во двор на даче не выйдешь, меня с собой зовешь… А тут таким смелым себя выставил, благородным, куда там, прямо герой, хоть медаль ему на грудь вешай… Это ты, видать, в неурочный час к бабенке какой полез, вот муж ее и разукрасил тебе физиономию…

— Что ты болтаешь?.. — возмутился Костричкин и завозился в постели. — У тебя только одно на уме, а я про всяких там женщин и думать не думаю. Пойми же наконец, не тем голова моя занята, без того забот у меня по горло. Ты же знаешь, как трудно стало в наше время с людьми иметь дело, как сложно их направлять, подчинять. Всякий личность, всякий мнит из себя черт знает что, чуть наступишь ему на мозоль, а он уже законами пугает: не имеешь права!

Костричкин еще долго бы говорил, какую тяжкую ношу он тянет, как много сил забирает у него работа, но Анна Григорьевна не стала его слушать, тут же ушла в ванную, наскоро умылась, потом загремела на кухне посудой. После минутной перепалки с мужем у нее совсем пропал аппетит, но она все-таки заставила себя выпить стакан простокваши и съесть бутерброд с сыром, поскольку давно заметила, если не позавтракает, то через час-другой начинает болеть голова.

Уходя на работу, Анна Григорьевна, как правило, наказывала мужу, что ему надо сделать по дому, что купить в магазине. На этот раз она ничего не сказала, лишь сильнее обычного хлопнула дверью квартиры да громче, чем всегда, застучали каблуки ее туфель по ступеням лестницы.

«Ну и лютуй себе сколько влезет, а толку-то что, — подумал Костричкин, потягиваясь и зевая. — Я еще не потерял голову, чтоб жене всю правду выкладывать». Он повернулся на бок, собираясь еще подремать, но сон что-то не шел к нему. Лезли, цепляясь одна за другую, разные мысли в голову, распаляя ее жаром, и все они крутились вокруг Кати Воронцовой. Ведь не какого-нибудь зеленого юнца с длинной гривой саданула она со всей силой по лицу, а степенного человека, своего начальника. Это уму непостижимо! Что-то не припомнит он за свою долгую работу руководителем, чтобы так вели себя с ним подчиненные женщины. Правда, пусть не с каждой у него заходило дело слишком далеко, но уж обнять-то, поцеловать он мог почти любую. А тут, скажите на милость, какая недотрога?! Да к тому же еще, наверное, раззвонила на всю парикмахерскую, какая она смелая, как здорово проучила заведующего. Только Костричкин не лыком шитый, не зря он весь вечер мыкался по парку, недаром без чувств лежал от удара верзилы. Буфетчица все это видела. Так что неуязвим Костричкин, любому он докажет: Воронцова поклеп наводит на своего руководителя.