Арина

Невысокая ростом, не по годам слишком пухленькая, вошла белокурая Оля Малышева, школьная подруга Кати, и, всплеснув руками, удивленно воскликнула:

— Боже мой, боксируют!.. С ума вы сошли!.. Разве женское это дело?.. Ну и девка смешная ты, Катюша, видно, одна на всю Москву такая… Иван Иванович, хотя бы вы ее на ум-разум наставили!..

— А я как раз рад, что Катюша боксом занялась, — еще часто дыша, сказал Иван Иванович. — Ведь прежде что за руки у нее были — тростинки худосочные. Несет она, бывало, воду цветы поливать, а я глаза закрываю, боюсь, вот-вот тростинки переломятся… А сейчас, глядите, руки как руки.

Это верно, Катя всегда была худенькая, длинноногая и настолько прямая и гибкая, что ребята в школе прозвали ее «бамбучинкой». Оля даже втайне завидовала редкой стройности подруги, поскольку сама слишком рано налилась, поползла вширь, что ее немало удручало. К тому же кто-то из мальчишек ее тоже окрестил, но не так уж лестно — «бисквитиком». И прав Иван Иванович, руки у Катюши были в самом деле шибко тонкие, с проступающими на запястьях косточками, а теперь чуть-чуть округлились. И вообще в последнее время Катя заметно изменилась, все в ней в меру развилось, выровнялось и отдельно ничто не кричало о себе, она стала прямо красавицей.

— Конечно, сила в руках ей не повредит, — согласилась Оля. — Разные автоматы за нас, женщин, пока мало чего делают…

Иван Иванович одобрительно кивнул и, забросив перчатки на полку, ушел в ванную принимать душ. Катя повела подругу в свою комнату, на ходу ее коря, почему та долго не показывала глаз, сожалея, что дружба у них постепенно хиреет. Оля пыталась ее разуверить, хотя и сама видела, так оно и было.

Много лет подряд они жили рядом на тихой зеленой улице в Останкино. Подружки вместе были в детском саду, учились в одной школе, ни в каком классе не засиживаясь, летом уезжали в пионерский лагерь под Звенигород. Позже часами простаивали в очередях за билетами в Большой театр, бегали в Третьяковку, катались на коньках по аллее фонтанов Выставки. Слава богу, что интересы у них совпадали: куда хотелось одной, туда тянуло и другую, что любила первая, то нравилось и второй. У них было общее даже в том, что обе жили без отцов. Малышев давно ушел из семьи, перебрался в другой город, и Оля его совсем не знала; примерно тогда погиб отец и у Кати, которого она помнила, но слишком уж смутно. Две овдовевшие женщины с той поры потянулись одна к другой и сделали все, чтобы сдружить своих девочек.

В семьях этих достатка особого не было, но Малышевы все же жили посправнее. Уход отца Оли мало сказался на хлебе насущном, поскольку работник он был аховый, сильно выпивал и тянул из дома больше, чем нес в него. Так что как была, так и осталась у них главной силой Татьяна Николаевна, которая работала наборщиком в типографии. У Воронцовых с гибелью кормильца все пошло, можно сказать, наперекоски. Матери Кати раньше работать нужды не было, и она лишь ради забавы иногда переводила с английского небольшие тексты из технических журналов, а когда не стало мужа, заметалась в растерянности, быстро спустила нажитое, пробовала нажать на переводы, но они давали мало. Ирина Андреевна впала в отчаянье, поскольку была той женщиной, которая что-то значила рядом с мужчиной, а как осталась одна, то сразу сделалась жалкой и беспомощной. Потому-то она, не раздумывая, вышла второй раз замуж, когда подвернулся мало-мальски подходящий человек. Отчим Кате сразу не понравился: с виду мрачный, руки непомерно длинные, сильно сутулый, лицо усыпано глубокими рябинами. Первое время она его боялась и часто плакала, потом привыкла, хотя полюбить так и не смогла и отцом звать не стала.

Когда они с Олей закончили девятый класс, Татьяне Николаевне дали от работы отдельную двухкомнатную квартиру на Ленинском проспекте, и тут сошлись у них радость с печалью. Легко ли было расстаться с милым Останкино, где все дорого сердцу с самого детства: и парк с высокими дубами и липами, с веселыми утятами, живущими на пруду, и заросшая пушистой травой гора-сопка сзади дворца-музея, и свирепые каменные львы у его выхода в парк, на которых было так хорошо и страшно сидеть верхом, и уходящая к звездам Останкинская телебашня с яркими огоньками-сигналами, и сизовато-синяя студия с ясными глазами окнами, и горящий красным на заходе солнца обелиск космонавтам, и сама Выставка, где им столько было развлечений…

Одно лишь как-то утешало и успокаивало, что недолго осталось прятаться в зелени этим низеньким деревянным домикам, из окон которых они впервые увидели белый свет. Уже лезли ввысь многоэтажные громады из кирпича, стекла и бетона, все плотнее и безжалостнее сжимали они кольцо вокруг маленького островка уютных и веселых домиков с мансардами и застекленными верандами, с палисадниками, которые окутывались по весне белым дымом цветущих яблонь и вишен, а позже кипели яркими красками флоксов, гладиолусов, тюльпанов…