Читаем Арина Родионовна полностью

Арина Родионовна

Вот опальный домик,Где жил я с бедной нянею моей… (III, 399).

А далее шли варианты стихов 12–14. Пушкин их кропотливо, прямо-таки любовно совершенствовал:

Уже старушки нет — уж за стеноюНе слышу я шагов её тяжёлых.Ни кропотливого её дозора (III, 399).Уже старушки нет — уж я не слышуПо комнатам её шагов тяжёлых —И кропотливых дозоров…Уже старушки нет — уж не услышуЕё шагов тяжёлых за стеною,Ни утренних её дозоров…Уже старушки нет — уж не услышуПо комнатам шагов её тяжёлых,Ни кропотливых поутру дозоров…

Три завершающих стиха о няне, попутно тоже слегка выправленных, имели в беловике такой вид:

А вечером при завываньи буриЕё рассказов, мною затвержённыхОт малых лет, но никогда не скучных… (Ill, 1007).

Эти строки Александр Пушкин — то ли в Михайловском, то ли позднее, при просмотре беловика — зачеркнул.

Казалось, стихотворение было завершено. Однако стихи об Арине Родионовне по-прежнему волновали Пушкина. И, вернувшись в октябре из Михайловского в Петербург, он сызнова обратился к ним.

На обороте черновика своего письма министру финансов графу Е. Ф. Канкрину от 23 октября 1835 года поэт записал ещё один «отрывок о няне» (ПД № 210).

Публика смогла ознакомиться с пушкинским автографом только в 1903 году ^[464].

В петербургском отрывке Пушкин дал уточнённую редакцию заключительных стихов о «старушке», написанных в Михайловском. Эти стихи он дополнил вновь сочинёнными элегическими строками — гораздо «менее знаменитыми» (В. С. Непомнящий), нежели пятистишие ставшего хрестоматийным текста («Вот опальный домик… Ни кропотливого её дозора»):

Не буду вечером под шумом буриВнимать её рассказам, затвержённымС издетства мной — но всё приятных сердцу,Как песни давние или страницыЛюбимой старой книги, в коих знаем —Какое слово где стоит. БывалоЕё простые речи и советыИ полные любови укоризныУсталое мне сердце ободрялиОтрадой тихой — я тогда ещё…

(III, 995–996, 1007).

Среди отвергнутых вариантов, находящихся на данном листе (ПД № 210), были и такие:

Хотя давно я знал их наизусть…Как песни родины или страницы…Угадывать заранее, с улыбкой…Как песни колыбельные иль книги…Когда смущён моим уединеньем…

(III, 1005–1007).

«Кроме портретных черт старой няни — спутника поэта в годы ссылки, с особой тщательностью и со множеством вариантов отрабатываются в этом отрывке строки о песнях и сказках Арины Родионовны, подкрепляющие чётко обозначенную в основном черновике тему творчества и поэтического восприятия жизни, — констатирует исследовательница. — В характеристику Арины Родионовны включаются реминисценции из „Зимнего вечера“, где её образ также через „песни“ связан с темой искусства, поэтического творчества» ^[465].

С. С. Гейченко однажды назвал элегию «…Вновь я посетил…» «разговором с вечностью» ^[466]. А в новейшем очерке жизни и творчества Пушкина, созданном И. 3. Сурат и С. Г. Бочаровым, довольно точно подмечено, что стихотворение «построено как цепь воспоминаний с опорой на мотивы собственной поэзии, так что итог в нём подводится не только жизненный, но и творческий — так означается завершение некоего жизненного круга. Но, в отличие от болдинской 1830 года „Элегии“ („Безумных лет угасшее веселье…“), в которой также подводился на тот момент итог, впереди теперь видится не „грядущего волнуемое море“, а смерть; <…>. Будущее предстаёт поэту в жизнерадостных образах „зелёной семьи“ — но без него…» ^[467].

И действительно, жизни в Александре Пушкине, писавшем осенью 1835 года «…Вновь я посетил…» с тирадой о незабвенной Арине Родионовне, оставалось всего-навсего на год с небольшим. Но ведь он возвращался к стихотворению и позднее ^[468]— и посему мы можем уверенно говорить о том, что поэт не забыл свою няню ante diem.

До срока, до самого гроба.

Возведённому в историографы и камер-юнкеры Двора Его Императорского Величества, включённому в «Месяцеслов и общий штат Российской империи» приличествует столичная усыпальница, для крепостной же старухи сгодился бы и скромный сельский погост…

Так предполагает филистер — да судьбапорою располагает иначе.

Перейти на страницу: