Арина Родионовна

При Александре Пушкине, которому едва исполнилось полгода, в Петербурге находилась, как и полагалось, Ульяна Яковлева. Никаких особенных тревог за здоровье младенца ни у неё, ни у родителей с бабушкой не было. Зато спустя несколько месяцев, предположительно в конце весны или в начале лета 1800 года, когда Пушкин стал «годовым ребёнком»^[142], с «дитятей» произошло нечто экстраординарное[143].

«Была ли при этом случае с маленьким Александром Арина Родионовна или Ульяна Яковлева, трудно сказать», — признался А. И. Ульянский^[144].

В принципе мы согласны с учёным — и всё же попробуем уточнить детали случившегося.

В 1874 году П. В. Анненков, почерпнувший немало сведений от родственников поэта, в книге «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху» впервые поведал публике о встрече малыша Пушкина с грозным императором Павлом I:

«Няня его встретилась на прогулке с государем Павлом Петровичем и не успела снять шапочку или картуз с дитяти. Государь подошёл к няне, разбранил за нерасторопность и сам снял картуз с ребёнка, что и заставило говорить Пушкина впоследствии, что сношения его со двором начались ещё при императоре Павле»^[145].

Спустя четыре года И. С. Тургенев напечатал в петербургском журнале^[146] письмо Пушкина к жене Наталье Николаевне от 20–22 апреля 1834 года, где поэт изложил собственную (а точнее, семейную) версию давнего эпизода. По Пушкину, дело обстояло несколько иначе: «Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку…» (XV, 129–130). Получалось, что Павел I не собственноручно лишил ребёнка головного убора, а только распорядился на сей счёт.

Но анненковский и пушкинский рассказы единодушны в том, что сопровождавшей малыша прислуге крепко досталось от разгневанного императора. Проблема только в том, кто подвернулся под руку Павлу Петровичу.

Уже в наши дни петербургский пушкинист В. П. Старк достаточно логично обосновал, что памятное рандеву произошло, похоже, в Летнем саду^[147]. Однако он, упомянув в своей заметке об Арине Родионовне, всё-таки уклонился от обсуждения вопроса о её роли в этой истории. Да и предшественники В. П. Старка если и называли «мамушку» участницей рассматриваемой сцены, то скорее, как говорится, по инерции: дескать, кому же как не Арине Родионовне быть свидетельницей пусть неприятной, но, безусловно, исторической минуты?

Такой эпизод, само собой разумеется, украсил бы жизнеописание любого человека, а уж крепостной бабы и подавно. Но, как ни велик соблазн пополнить летопись жизни Арины Матвеевой анекдотом о её петербургском свидании с императором Павлом Петровичем, мы от этого воздержимся.

Во-первых, автор настоящей книги не знает, вернулась ли к лету 1800 года крестьянка из Кобрина в Петербург. Настораживает его и то, что осведомлённый П. В. Анненков, обычно называвший Арину Матвееву по имени, на сей раз этого почему-то не сделал. Но есть, по нашему мнению, ещё одно, куда более серьёзное, основание думать, что в истории с пушкинским картузом была замешана не Арина Родионовна, а бедняжка Ульяна Яковлева.

Обратим внимание: поэт в письме к жене нарёк сопровождавшую его на прогулке женщину «нянькой». Мы полагаем, что Пушкин воспользовался именно этим словом отнюдь не случайно.

Слово «нянька» (чаще всего без какого бы то ни было уничижительного оттенка) неоднократно встречается в его разнохарактерных текстах^[148] — однако оно ни разу (!) не употреблено по отношению к Арине Родионовне. Та — в художественных произведениях и переписке, в черновиках и беловиках — всегда и всюду «няня». Выявленную закономерность можно легко проиллюстрировать множеством примеров. (Кстати, «няней» величается Арина Родионовна в ином пушкинском письме к жене, от 25 сентября 1835 года; XVI, 50–51.)

Показательно, что и сестра Ольга, и приятели Александра Сергеевича, не сговариваясь и не оговариваясь (по крайней мере, в письмах к поэту), называли её точно так же. Рискнём даже сказать, что, благодаря постоянству Пушкина, за Ариной Родионовной мало-помалу закрепилось, в придачу к собственному, и другое, отсутствующее в святцах, имя — Няня. И её, вполне конкретную Няню, посвящённые уже не путали со всяческими няньками, кои были у всех (да и у самого Пушкина).

Данное ономастическое наблюдение и позволяет нам увериться в том, что при случайной встрече в Петербурге будущего поэта с императором Павлом I присутствовала всё же Ульяна Яковлева.

От неё (или в чьём-нибудь вольном, с живописными прибавлениями, пересказе) узнала и Арина Матвеева про царя, призраком бродящего по городу и карающего даже младенцев. Няня навек запомнила эту историю — и её ужас и отчаяние осенью 1826 года (о чём мы ещё, конечно, потолкуем) в значительной мере были обусловлены кошмарным и неотступным воспоминанием о безжалостном петербургском владыке.