Аринкино утро

Когда-то, до Советской власти, дед Архип был богатым человеком. Все кланялись ему низко в пояс, заискивающе глядели в глаза. «Архип Спиридоныч, одолжи мучицы до нового урожая, одолжи того, сего». Он охотно одалживал, но требовал, чтоб ему и долг отдавали, да ещё день отработали на его поле. Имел свои собственные земли и леса, целая ватага батраков и батрачек работала на него. Важный, при золотых часах с громадной цепочкой во весь живот, ходил неторопливо, с высоко поднятой головой, смотрел на всех с презрением и насмешкой.

А как пришла Советская власть, землю разделили поровну на всех крестьян и Архипу Спиридонычу досталась своя часть. Сыновья, почуяв неладное, попрятались по городам, батраки ушли к своему хозяйству, и стал дед Архип наравне со всеми землю обрабатывать. Снял с себя хромовые сапоги, золотые часы подальше припрятал и вырядился в такую рвань, что смотреть на него противно было. Овчинный полушубок, весь драный, словно его собаки зубами рвали, он носил круглый год — зимой и летом.

«Как леший, только ребят малых им пугать», — зло подумала Аринка, кинув на него исподлобья взгляд. Но деду Архипу никто не сочувствовал, все знали, что богатство своё он припрятал, а вырядился нищим для отвода глаз. Вот, мол, смотрите, какой я бедный, что сделали со мной большевики. И его маленькие колючие глазки полыхали злобой и ненавистью. Он затаился и всё чего-то ждал. Люди не боялись его, но относились с недоверием и приглядывались к нему.

Подъехав к воротам, Аринка увидела свою Забаву. Вот, зануда, вышла когда.

— Дедушка Архип, вон моя Забава, пусти меня, мне надо скорей вести её, а то тятя заругается, на пашню надо ехать, ну, пожалуйста. — И Аринка осторожненько потянула ногу, пытаясь высвободить её, но дед собачьей хваткой вцепился в неё и намертво пригвоздил к боку Ушастого.

— Не трепыхайся, всё равно не отпущу. А кобылу свою кличь, заберём с собою. На пашню, стало быть, всем надо ехать, и я про то говорю.

Забава, услышав Аринкин голос и скрип открывающихся ворот, тут же метнулась от гурта лошадей и, на удивление Аринки, покорно пошла за Ушастым. Умная скотина, наверное, поняла, в какую беду попала её маленькая хозяйка, и решила разделить её участь, но всю дорогу прижимала уши, скалила зубы, пытаясь ухватить Ушастого за заднюю ногу.

Дед Архип, шагая рядом с конём и держа Аринку за ногу, дышал злорадным торжеством. Он прикидывал в уме, какую речь будет держать перед народом, глубокомысленно хмурился, дабы выглядеть солиднее и умнее. Желание хоть чем-нибудь насолить своим односельчанам захватило его. Зато Аринка совсем сникла, её сердце трепетало от страха и стыда. И чувствовала она себя самым разнесчастным человеком.

С недоумением и любопытством встречали люди эту процессию.

— Что, опять Аринка? А что она натворила? Зачем дед Архип держит её за ногу? Может, она ногу сломала?

— Как бы не так! Вёз бы её дед на своём коне. Хоть умри у него на глазах, он перешагнёт и не охнет...

Бабы с вёдрами останавливались и, озадаченные, смотрели вслед.

Досужая ребятня моментально смекнула, что здесь что-то не так, и, гонимая любопытством, трусила позади деда, предвкушая занятное зрелище.

Подходя к дому Симона, дед приосанился. Он решил держать речь перед всем народом. Его жиденькая рыже-серая бородёнка кичливо задралась. К нему вернулись прежняя важность и недоступность. Вид у него был сосредоточенно серьёзный; он им покажет, он им скажет, как надо воспитывать детей. Симон запомнит это надолго.

Зато Аринка совсем сникла. Невесёлые думы были у неё в голове. Быть ей битой сегодня, а позор-то какой: на глазах у всех сгребёт её мать за волосы и стащит с Ушастого, поволокёт домой, а там — что в руках у неё — то и на Аринкиной голове. Елизавета Петровна в гневе своём была ужасна, и только Симон, если был рядом, мог защитить своих детей от её жестокого лупцевания. «Господи, сделай так, чтоб мамки не было дома, пусть тятя выйдет к деду», — подумала Аринка.

Вот и её дом. Посреди деревни, на самом высоком месте, большой и добротный, стоял Аринкин дом. Его пять окон сверкали зеркальной чистотой. Вязаные занавески с замысловатым узором привлекали внимание всех прохожих. Старшие сёстры Аринки, Лида и Варя, были рукодельницы, у матери ко всему приученные, не то что Аринка-ветрогонка. Елизавета Петровна часто говорила: «Из одной печи, да не равны калачи».

Но вот процессия наконец остановилась у дома Симона. Аринка обречённо наклонила голову, вся она сжалась, точно ей за шиворот лили холодную воду. Сердце стучало, как у птицы, зажатой в ладонях.

Забава властно опередила Ушастого и, подойдя к своей калитке, пытаясь её открыть, ткнулась мордой. Весь её вид, полный презрения к Ушастому и его хозяину, как бы говорил: «И до чего ж вы противны, глаза б мои не смотрели на вас».