Арис. Ярость Непокорных

- Нет, чтобы, когда вырасту, убить тебя.

Приподнял одну бровь. Не ожидал. Да. Запоминай эти слова хорошенько, ведь я все же однажды вырасту, а Арис Одиар никогда не бросает слов на ветер. Одиар – ненависть. Так меня назовут позже в плену у остроухих. Пока что я не имел фамилии, как и мой отец. Инкубы-воины не носят фамилий они завоевывают свои прозвища в бою.

- Неужели? Планируешь заколоть меня своим деревянным ножиком?

- Нет, я заколю тебя хрустальным мечом и освобожу мою маму. Я знаю, что она здесь. Ты схватил ее и не отпускаешь. Только откуда ты взялся? Ведь ты мертвый!

- Иногда мертвые снова становятся живыми. Думаешь, когда вырастешь, сможешь противостоять мне?

- Я уверен в этом. Я — воин. Мама всегда так говорила.

- Убьешь меня, а что потом?

- Буду править Мендемаем, она сказала, что я рожден для этого, и что этот город будет принадлежать мне.

Демон расхохотался. Он смеялся долго, запрокинув голову, и его хохот пульсировал у меня в ушах едкой ненавистью. Хрустел на зубах, как красный песок, и горчил во рту привкусом, который никогда не пройдет. Разве что я запью его кровью Аша.

С матерью я больше не виделся. Она уехала с НИМ, а меня оставила в казармах. Даже не попрощалась со мной. Тогда я верил, что она не могла. Тогда я любил ее до болезненного фанатизма и больше собственной жизни. Я мог ради нее сто раз умереть и вырвать себе сердце, чтобы она жила и никогда больше не плакала. Она была единственной, кого я когда-либо любил, когда еще умел любить. Мне снился по ночам ее запах и ласковые руки, ее голос, напевающий мне колыбельные, ее голубые глаза, наполненные любовью ко мне и слезами. Я так тосковал по ней.

Но уже в плену, став намного старше, я начал понимать, какой лживой была ее любовь ко мне. Такой же гнилой, как и все твари в этом проклятом мире, выстроенном на костях смертных и бессмертных. Я должен был это понять, еще когда продали Шай. Я видел, как один из надсмотрщиков провел в шатер к рабам перекупщика в длинном полосатом балахоне и черным от постоянного пребывания на беспощадном солнце лицом. Тот приблизился к девочке с огненными волосами, смотрел на нее спящую какое-то время, а потом сунул мешок с золотом надсмотрщику и, зажав Шай рот своей черной ладонью, утащил ее из шатра. Больше я ее не видел никогда. Тогда я еще не понимал, куда ее увезли. Сейчас…сейчас я не завидую ее участи. Женщинам-рабыням намного тяжелее выжить в страшных условиях плена, чем мужчинам. Потому что их ждет только одно – нескончаемое сексуальное насилие, от которого они умирают пачками. Я лично видел, как вывозят трупы несчастных из-за ворот дворца и скидывают в ров.

Я плохо помню тот день, когда Огнемай сожгли дотла из-за нападения Черных эльфов. Наверное, от того, что все полыхало огнем и было непонятно, кто есть кто и с кем дерется. Для меня что эльфы, что демоны были врагами, и мне было наплевать, сколько их сдохнет. Пусть вырежут друг друга начисто. Когда чужие псы грызут друг друга, нужно лишь наблюдать со стороны и надеяться, что они понесут невосполнимые потери, чтобы тебе осталось добить тех, кто останется в живых. Мне было не наплевать лишь на одно – победа эльфов означала, что я нескоро увижу мою мать. Я тогда ждал, что она вернется. Я надеялся на это и мысленно звал ее к себе. Я еще не понимал, что увижу ее через много лет и она…она меня не узнает.

«- Мамочка, забери нас отсюда, забери, мне страшно! Они тебя били, мамаааа? Давай уйдем, пожалуйста! Здесь холодно и ветер воет ночью. Они говорили, что убьют нас, если ты не придёшь. Но я сказал, что придешь обязательно.

- Да, мой хороший, обязательно. Я бы не смогла не прийти за тобой. Всегда помни об этом.

- Я так люблю тебя, мамочка.

- Я тоже люблю тебя, безумно люблю тебя, Арис».

Она солгала, подло и отвратительно солгала своему собственному сыну. Она за мной не пришла, и она меня не искала. Я вспоминал эти ее слова почти каждый день. Сначала с тоской и со слезами, потом с надеждой и горечью, а потом с ненавистью и привкусом песка воспоминаний на зубах. Кто-то плачется о предательстве любовницы или шлюхи, так вот это ничто в сравнении с той болью, когда предает тот, кто должен любить тебя абсолютно и безоговорочно, тот, кого так же абсолютно и безоговорочно любишь ты. Самое светлое и святое, что есть в жизни каждого – мать. Любое предательство по сравнению с этим предательством ничто.

Мои внутренности выжгло до костей, и даже те обуглились, когда я понял, что стал сиротой при живой матери, что стал рабом, будучи сыном королевы Мендемая, что я голодаю, пока она распивает чентьем и вкушает яства с королевского стола, что я сплю на тюфяке из опилок, пока она нежится на перине рядом со своим венценосным любовником. Я – сирота, а она родила от него дочь – принцессу всего Мендемая. Правда, об этом я узнаю намного позже.