Аристократ и куртизанка

О Боже! Как он мог совершить такую глупость? Как мог столь бездарно продемонстрировать свой роман всему миру? И как мог, наконец, причинить ей такую обиду и унижение? Люк счел неразумным вызывать де Брюньера, оскорбившего ее честь, но стоило кому-то позволить себе нелестное высказывание в адрес Эдит, как он немедленно выступил на защиту!..

— А, — со вздохом произнес Люк, наливая себе бренди, — значит, тебе рассказали о дуэли. — Этот тон привычного превосходства вызвал у нее желание дать ему пощечину. — В этом нет ничего особенного. Такое происходит постоянно.

— Было сказано, что ты дерешься за доброе имя леди Эдит.

Его лицо превратилось в каменную маску.

— Это одна из причин.

Мадлен чувствовала, что сейчас выскажет ему все, и была рада этому, потому что уже не могла скрывать свою боль. Неужели он считает ее полной дурой?

— Об этом говорит весь город, Люк. Ее называют твоей любовницей!

— Меня не интересует, что говорят и думают ослы, — холодно ответил он. — Тебе не стоит беспокоиться из-за этого.

— Мне не стоит беспокоиться?

В его голосе появилась сталь.

— В любом случае дуэль состоится. Теперь я не отказался бы от вызова, даже если бы это позволяла моя честь.

— Но этим поединком ты публично подтверждаешь, что она твоя любовница!

Люк со стуком опустил бокал на столик.

— Она мой хороший друг, и я не позволю оскорблять ее.

— Даже если ради этого нужно будет выставить дурой меня?

— Ты не будешь выглядеть дурой, — оборвал он, — по крайней мере, в глазах тех, кого следует принимать во внимание.

Мадлен почувствовала, что дрожит. Недели пренебрежения сделали свое дело, и теперь она оказалась во власти растерянности и злости. Она должна была знать, должна была прямо спросить его.

— Она твоя любовница, Люк? Ты станешь отрицать это?

Люк тоже вышел из себя. Он был утомлен многими бессонными ночами и не желал подвергаться суду.

— Мадлен, я ничего не собираюсь отрицать! И не собираюсь оправдываться перед тобой! Если я завожу любовницу, это мое дело. Хорошо воспитанная жена не задает мужу таких вопросов!

Это было равносильно признанию. Она подозревала, но все еще надеялась, что ошибается. Пронзившая ее боль подлила масла в огонь.

— Если ты собираешься драться на дуэли, то я не хочу оставаться здесь и слышать об этом. Я возвращаюсь во Францию!

— Ультиматум, Мадлен? — усмехнулся он. — Что ж, я не буду просить тебя остаться. Ты сама захотела ехать со мной, помнишь?

От этих слов у нее все перевернулось внутри. Разумеется, его не интересует, что она думает и что делает, — она вообще не интересует его! Он будет только рад, если она окажется далеко и не станет мешать развитию его отношений с Эдит.

— Я уезжаю утром, — сказала Мадлен, более всего на свете желая, чтобы Люк возразил, чтобы сказал, что Эдит ничего не значит для него, и попросил бы остаться.

— Тебе придется отложить отъезд, пока не найдется подходящий корабль, — холодно бросил он. — Я все устрою.

— В этом нет необходимости… — начала Мадлен, но он резко оборвал ее:

— Ты остаешься моей женой! Я позабочусь, чтобы ты благополучно добралась до дома. — На его скулах заиграли желваки. — Вероятно, оно и к лучшему — то, что ты возвращаешься. Теперь я знаю, что мне не следовало брать тебя с собой.

Двумя днями позже Мадлен и Лизетт отправились в наемном экипаже в Дувр, поскольку ни одно подходящее судно не отплывало из Тилбери в течение ближайшей недели. Их сопровождал пожилой бретонский дворянин, вероятно друг де Пюизе, согласившийся довезти Мадлен до самого ее дома. Люк не удосужился попрощаться — он уехал на дуэль.

Мадлен чувствовала себя несчастной, но, тем не менее, с каждой минутой все больше волновалась за него. С трудом она заставила себя сесть в экипаж и перед тем, как ему тронуться, едва не выпалила, что остается. Но Люк проявил слишком явную готовность отправить ее, да и сказал достаточно прямо, что хочет ее отъезда.

Однако посреди дороги она приказала повернуть экипаж. Если Люку угодно, она вернется во Францию, но не раньше, чем убедится, что он невредим.

Люк появился на Керзон-стрит в середине дня. Он чувствовал сильную усталость и был подавлен. Его противник был мертв, он убил его выстрелом в сердце, однако столь справедливое разрешение конфликта не принесло ему ни малейшего удовлетворения. Вместо этого он испытывал лишь пустоту внутри и чувство вины. Когда Бейтс помогал ему снимать плащ, Люк заметил разорванный рукав камзола. Пуля пролетела близко, очень близко.

Бейтс запричитал по поводу ущерба, но Люк заявил ему довольно резко, что это не имеет значения, и пошел в гостиную выпить. С бокалом, почти полным бренди, он упал в кресло. Он знал, что не застанет Мадлен, когда вернется, и это его огорчало. Вопреки общему мнению, он не возобновил своего романа с Эдит, хотя умышленно давал пищу слухам. У него были на то причины, и он мог бы объяснить их Мадлен, но он не привык отчитываться в своих действиях, да и не чувствовал необходимости.