Аристократия и демос

Но вот для Аристида такая постановка вопроса оказывалась совершенно неприемлемой. Его политическое кредо выражалось, на не-терминологическом языке того времени, в понятиях справедливости и беспристрастия, иными словами, во всецелой ориентации на общие, а не частные интересы. Потому-то он и готов был для пользы дела сотрудничать почти с любым другим политиком. «Чужих» для него просто не существовало в родном полисе, все были «своими».

Это, повторим, являлось не просто большой редкостью; среди всех современных ему лидеров таким последовательно проводимым подходом характеризовался он и только он. Вполне закономерно за все время существования афинского государства только один политический деятель получил в оценке традиции устойчивый эпитет «Справедливого» (Dikaios), и это был, конечно, Аристид. Один – хотя одаренных, талантливых и даже просто гениальных политиков в Афинах было более чем достаточно. Они блистали в других отношениях – а он был просто «справедливым», выделялся среди сограждан именно в этом плане. Так он и запомнился следующим поколениям – как некий «луч солнца» в непростой афинской истории; его имя называли с ностальгией, со светлой грустью, с сожалением о том, что другого, подобного ему, так и не нашлось…

Интересно, что среди античных авторов нет единого мнения по вопросу о конкретно-политических взглядах Аристида и о его, как у нас принято было одно время выражаться, социальной базе. Аристотель (Афинская полития. 23. 3) явно считает Аристида политиком демократической ориентации, ставит его имя рядом с именем Фемистокла. Вот его слова: «Простатами народа в эту пору были Аристид, сын Лисимаха, и Фемистокл, сын Неокла. Последний считался искусным в военных делах, первый – в гражданских, притом Аристид, по общему мнению, отличался еще между своими современниками справедливостью. Поэтому и обращались к одному как к полководцу, к другому – как к советнику». Простим здесь Стагириту известное упрощение: и Аристид в своей жизни, случалось, отличался как полководец, и Фемистокл не раз и не два подсказывал согражданам в высшей степени ценные идеи. Но общую, сложившуюся репутацию не преодолеть; судя по всему, уже современниками Аристид воспринимался не столько как «муж войны», сколько как «муж совета».

Для нас сейчас важнее другое. Аристотель, повторим, числит Аристида в простатах демоса и нигде не приравнивает его к простатам знатных (gnorimon), в числе которых он называет, например, Мильтиада, Кимона, Фукидида, сына Мелесия, Никия, Ферамена (Аристотель. Афинская полития. 28. 2–3). Совсем иное дело – Плутарх, характеризующий Аристида так (Плутарх. Аристид. 2): «Склоняясь на сторону аристократии, он во всем встречал сопротивление заступника народа Фемистокла, сына Неокла». В историографии, к сожалению, закрепилась именно эта последняя модель, в которой Фемистокл выступает как «демократ» и радикал, а Аристид – как консерватор, едва ли не «олигарх».

В действительности Аристид не был, конечно, ни принципиальным «демократом», ни тем более принципиальным «олигархом». Он выступал, подчеркнем еще раз, прежде всего за благо государства как целого, а не какой-то конкретной группы или слоя людей. Он мог в различных конкретных обстоятельствах оказываться как в роли противника Фемистокла (действительно деятеля радикальных интенций), так и в роли его союзника, если считал, что это пойдет на пользу полису. Несомненно, он симпатизировал умеренной (клисфеновской) форме народовластия; в то же время нет оснований не верить, что он искренне восхищался какими-то чертами спартанского космоса (и опять же, нужно полагать, лучшими его чертами). Не вызывали у него поддержки только любые крайности, и тут он был, конечно, прав: крайности в политике нигде, никогда и никому еще не шли на пользу.

«Беспартийность» Аристида (точнее, его «всепартийность», которую ни в коем случае не следует путать с политической «всеядностью») тем более удивительна, что он жил в эпоху, когда сохранять мудрую беспристрастность и добиваться компромисса было труднее, чем когда бы то ни было. Обстановка менее всего располагала к этому. Внутриполитическая борьба становилась все более острой, равно как и внешнеполитическая. Дамокловым мечом нависала персидская угроза; назревали события огромного исторического значения. Однако Аристид снова и снова оказывался способен найти общий язык с самыми разными политиками – но только на принципиальной основе, во имя блага полиса.